— Нет, дело не в том, — повторил Огнев. — Дело не во мне или в Яше. Но ведь каждое безобразие, и большое и мелкое, не только общая вина, а ещё и чья-то персональная. То есть каждое безобразие имеет фамилию, имя и отчество.

«Саша — самый толковый на курсе», — подумала Алёна.

— Да, но я не об этом, — мягко, однако и настойчиво ответил ему Арсений Михайлович. — Вот Яков Яковлевич считает, что и капитализм по-своему дает простор личной инициативе, следовательно, не мешает развитию личности. Так я вас понял? — обратился он к Джеку.

— Ну, не совсем так… — Джек, щурясь, глядел в сторону. — Начали-то с дорог…

После верхнеполянской ссоры он раздражал Алёну каждым словом. «Вот ведь и не дурак, а беспринципный. И любой дрянью, если она „заграничная“, способен восхищаться».

— Да, начали мы с вами с дорог. Я в этом районе, вы знаете, случайно, а постоянно я работаю в предгорной зоне… — Арсений Михайлович вдруг замолчал, всматриваясь в даль.

Все повернулись, проследив его взгляд, и увидели приближавшуюся машину.

— Виктор!

Это действительно был Виктор, взволнованный, но торжествующий. Кроме нового коренного листа, он привез посылку от заведующей столовой из Деева — большую картонную коробку бутербродов с сыром и ещё теплыми котлетами и два термоса горячего кофе.

— Кормят там, граждане! — со сладким вздохом, прикрывая глаза, произнес он и пропел диковато: — «О, дайте, дайте мне свободу!» — я б только в деевской столовой кушал.

Разговор с Арсением Михайловичем, конечно, был прерван. Виктор «с переживаниями» рассказывал, как «в двух гаражах не оказалось коренного листа нужного размера и пришлось махнуть в Деево. Ну, там, конечно, народ мировецкий. Ждут».

Потом он с деевским шофером, проклиная грязь, ставил рессору, а голодная бригада уничтожала продовольственную «посылку». Кстати, Маринка от других не отставала.

Когда подъехали к переправе через речку, увидели, как по всему широкому, пологому спуску к парому в несколько рядов выстроились грузовики с лесом, машины, покрытые брезентами, среди них затерялось несколько вездеходов — «газиков», да на отлете, чтобы не придавили и не ободрали, словно нахохлились, зашлёпанные грязью голубенький «Москвич» и бежевая «Победа». На обочине спуска человек пятнадцать водителей, стоя группой, курили, о чем-то разговаривали, смеялись.

— Это же «представление» часа на четыре! — Виктор указал на противоположный берег, где грузился паром и где было такое же скопление машин.

— Может, пропустят?.. — заикнулся было Женя.

— Держи карман… — Виктор выключил мотор.

Бригаде случалось «стоять в очереди» на паром, и они уже знали, что порядок соблюдается строго, и никому, кроме «скорой помощи», исключений не делают. Но до сих пор ожидание ничего не значило, а сегодня они и так опаздывали, и не куда-нибудь, а в легендарное Деево, и вот на тебе — очередища часа на четыре!

— Нас же ждут!

— И откуда столько транспорту набралось?

Виктор таинственно подмигнул, включил мотор, автобус, воровато прижимаясь к очереди машин, стал тихо спускаться.

— Ты что же делаешь? — спросил Арсений Михайлович.

Огнев взял Виктора за плечо:

— Подожди, стой!

— Э! Э! Э! — донеслось из группы шоферов. — Вали-ка назад!

— Умный нашёлся!

— Тоже мне — «скорая медицинская»!

Виктор выключил мотор, но, не внимая ничьим уговорам, не тормозил, и автобус продолжал медленно ползти вниз.

— Ты что, глухой? Я те уши-то прочищу! — Один из водителей, ловко пробравшись между рядами машин, встал перед автобусом. — Стой, тебе по-русски сказано!

Пришлось нажать на тормоза. Автобус сразу же окружили обозлённые водители, а первый, преградивший им путь, молодой, черноглазый, в распахнутом до пояса комбинезоне, насмешливо поглядывая на девушек, дразнил Виктора:

— Подождёшь, не скиснешь, скоропортящийся груз! Думал — крадучись проползёшь? Подхилый, да мы тоже непросты. Не состарятся твои невесты.

— Да пойми ты, сатана чёрный, артистов везу! — багровый от злости, орал Виктор.

Его заглушил сердитый хор голосов, а «чёрная сатана», дурашливо прищурясь — «ври, мол, больше!», — тонко, фальцетом выкрикнул: «Мы тоже артисты!» — и, манерно, будто юбочку, вздернув штанины комбинезона, закружился, притоптывая на плотной сырой земле:

— Открой, Виктор!

Огнев и Арсений Михайлович выскочили из автобуса и обратились к двум пожилым водителям. Что они говорили, Алёна не слышала, только видела, что вокруг них собиралось всё больше народу, и на сердитых лицах появилось сначала выражение заинтересованности, потом они стали дружелюбными, видела, что черноглазый «артист» что-то возразил, к нему возмущенно повернулось несколько человек, а он оглянулся и погрозил кулаком Виктору. И вот уже, деловито указывая на колонну, водители перекинулись друг с другом замечаниями и почти все разошлись.

— Все в порядке! — заглядывая в дверцу, сообщил Огнев.

Как всегда, самые нетерпеливые и непоседливые Алёна и Олег вышли из автобуса и взбежали на крутой край дороги, откуда было видно весь спуск, и реку, и даль. Словно огромные звери, зафыркали, заработали моторы, и тяжело груженные автомашины осторожно отворачивали на сторону, освобождая путь автобусу.

Золотистое закатное небо отражалось в реке. На том берегу по обе стороны чёрной мокрой дороги уходило вдаль жёлтое пшеничное поле. Справа густо-зелёной полосой тянулся берёзовый колок, сквозь зелень просвечивали белые пятна стволов.

Черноглазый шофер — его машина стояла далеко, и отводить её не было надобности — подошел к автобусу и громко отчитал Виктора:

— Ты свои заходы забудь. Объяснил бы, как человек. Неужели нам по формализму нужно задерживать? Неужели мы не сочувствуем, ежели рабочие люди ждут артистов? А ты, понимаешь, вертихвостом. Кабы не артисты, посчитал бы ты, подхилый, тут звезды до светлого утречка… У Нижне- Долинского паром сорвало, все сюда и ринулись, оттого такой завоз и получился.

По тому, с каким удовольствием парень произносил местные словечки, Алёна решила, что он приезжий: ей самой нравилось иной раз щегольнуть местным словцом — сказать вместо забор — заплот, вместо лужа — лыва, наперекосых — вместо наискось.