— Большинство. Да мы уж и так много свадеб отгуляли, скоро ясли придется строить, — усмехаясь, ответил он и, с напряжением глядя вперед, сказал: — Кого это бессонница мучает? До начала уборки по ночам надо спать. Впрок, так сказать. Потому что потом станет не до сна.

На отлете поселка, вблизи молодого лесочка, насаженного для защиты жилья от снежных буранов, стояло длинное, заводского типа здание. В его больших окнах горел свет. Найдёнов затормозил.

— Разрешите, я на минутку загляну? — И, не дожидаясь ответа, ушел.

Алёна вышла из машины, огляделась.

Тихо стоял молодой лесок, чуть шевелилась блестящая листва тополей. От поселка по склону, покрытому травой, сбегали тропинки. Внизу сквозь прибрежный кустарник виднелась тёмная, с яркими бликами излучина реки. За ней начиналось пшеничное море — без конца и без края.

В детстве Алёну тревожил, иногда пугал свет луны. Яркие, веселые краски дня исчезали, чёрные тени и холодный блеск делали всё похожим на грустную сказку. Когда выросла, ей стали нравиться пастельные тона лунных ночей и графическая резкость теней, а всё-таки бывало чуть-чуть грустно от этого негреющего света.

Но тут, в «Радуге», грусть не возникла. Впервые за поездку всё было здесь так, как ей хотелось. Как должно быть. Как могло бы быть везде, если б… Алёна присела на траву. Как устала, оказывается, да уж и денек выдался! Она закрыла глаза и вдохнула теплый, медовый с горечью запах — близко цветёт гречиха!

«Почему не пишут пьесы про таких людей? Какие характеры! Найдёнова отлично мог бы сыграть Саша. Разлуку — Миша или даже Валерий — пусть будет красивый и с обаянием. Джек должен играть Голова — умный и злой эгоцентрик. Олег — это, конечно, — „бросовый Гошка“. Ох, Тимофея-то, Тимофея обязательно нужно. Что ж, тогда Разлуку все-таки мог бы сыграть Миша, а Тимофея — Валерий. Жаль только, что он не такой комплекции, как рыжий. Да! А Женька-то мог бы очень смешно сыграть Виктора с его „кордебалетами“ — очень смешно!

Елену Андреевну, пожалуй, сыграла бы Глашуха, да, но — хирург? Ну и что? В Глашке есть все — волевая, смелая. А то, пожалуй, и Зина. А самой бы ей, Алёне, какую роль?»

Алёна взглянула на свои часики: два! Она вскочила. «С ума сошёл этот „положительный герой“! Завез в чертову даль и забыл!» Со стороны мастерских доносились голоса, и Алёна, став на выступ фундамента, подтянулась и заглянула в открытое окно.

У противоположной стены, в круге света висячей лампы, возле станка, Найдёнов разговаривал с тремя мужчинами в комбинезонах: один — совсем мальчишка, двое — постарше, но тоже молодые. Сам Найдёнов был без пиджака, короткий рукав светлой рубашки обнажал очень крепкую, мускулистую, загорелую руку.

— Тут и Разлука нам сейчас не поможет, — говорил он самому молодому. — Везде же не хватает запчастей. Это уж в министерстве бы кое-кого поприжать… А пока надо самим, на дядю рассчитывать не приходится.

Разговор, как поняла Алёна, шел о каких-то поршневых пальцах, втулках, вкладышах, потом о хедерах, битерах, барабанах, о непонятных Алёне, но, видимо, очень важных вещах.

Держась за наличник, она оглядела мастерские, похожие на заводской цех. И вспомнилось, как в первый год после возвращения Петра Степановича с фронта она часто носила ему обед на работу. Тогда он был для неё ещё дядей Петей, и она внимательно следила, как он ест — не мало ли, не остыло ли, пока несла. Зачем тогда они с матерью обидели её, не сказали вовремя, не посчитались с детскими чувствами? Да, верно, нельзя обманывать! Как долго лежала на сердце обида, как долго мешала увидеть и поверить в добрую, человеческую заботу отчима.

— Чёрт меня подери! — заметив Алёну, воскликнул Найдёнов и, лавируя между станками, подбежал к окну. — Простите великодушно, простите!..

Она чуть не упала назад и поспешно спрыгнула на землю. Найдёнов тут же, следом за ней, ловко выскочил через окно.

— Казните! Эгоист, подлец! Увез артистку после работы, усталую, измученную, и… бросил! — Он говорил с искренним огорчением, держал её за руку и все пытался заглянуть в глаза. — Чем угодно готов искупить вину. Только разрешите после уборочной.

И когда Алёна засмеялась, он раздурачился:

— Ну выругайте, чтоб на душе полегчало! И, ради всех святых, когда станете великой, народной, не пишите в своих мемуарах о моем позоре! — Он встал и крикнул в окно: — Ванюша! Поди-ка сюда! Вы не сердитесь? — Он снова взял её за руку. — Необходимо обсудить с товарищами очень важное предложение. А Ваня вас проводит до Деева… Ванюша, — не отпуская Алёну, обратился он к юноше, появившемуся из-за угла здания, — отвези в Деево, в гостиницу, Елену Андреевну Строганову. Она завтра у нас выступает на четвертом участке. Только не забудь залить воду в радиатор.

— Умница, что не сердитесь, — сказал Алёне Найдёнов, когда Ванюша спрятал ведёрко в багажник. — Скажу на сей раз без шуток: вы талантливы, и… жизнь у вас должна быть интересная, богатая. Только навряд ли легкая. Вы уж на меня не обижайтесь! Но что-то в вас… Человечек вы живой, чуткий. Я рад знакомству. — Он крепко пожал ей руку, открыл дверцу машины. — Приезжайте посмотреть на нас через год-другой. Филиал Москвы увидите, не меньше.

То, что сказал ей Найдёнов, было дорого, и ещё сильнее захотелось узнать об этом человеке.

— Вы здесь давно? — спросила она Ванюшу.

— От первого колышка! — весело ответил тот и, видимо вдруг решив, что с незнакомой артисткой, которую ему доверил сам директор, надо говорить более официально, произнес: — Со второго апреля девятьсот пятьдесят четвертого.

— Хорошо здесь у вас.

— Очень даже, — в голосе юноши слышалась гордость. — До?ма, в Великолукской области, хуже было.

— Почему?

— Оно, как бы сказать: у отца с матерью и сытно и тепло, только подъема духа такого не переживаешь.

— Почему же?

Ванюша смущенно пожал плечами.

— Как сказать… Приехали — один ветер имел тут силу распоряжаться. А теперь — двадцать одна тысяча гектаров уборки дожидается. «Радугу» построили, на полевых станах у нас культурная жизнь. Сначала-то мерзли, конечно, с питанием тоже не ахти. Земля — камень. Но Андрей Иваныч и вот в мастерских Вячеслав Архипыч — такие пересмешники, не задремлешь, не соскучишься с ними. И Никон Антипыч из Деева о нас беспокоится.

Алёна перебила:

— Хорошие руководители?

— Лучше нельзя! — сказал он категорически. — Разлука — это не понять, что и за человек. Все тихо совершенно, даже не слыхать, но если что сказал — не сомневайся — так оно и получится. Выдающаяся личность, и супруга у него… — он засмеялся. — Руку правую я распорол, на диск упал. Думал — всё. А она так тихо: «Мне, — говорит, — твоя рука не нужна, при тебе и останется».

— Да, очень славная женщина, — поспешно согласилась Алёна. — А у Андрея Иваныча жена… кто по профессии?

Брови на юношеском лице задвигались, губы сжались.

— Химик, — ответил Ваня. — Но, как бы сказать… — Он, видимо, старался сдержать неприязнь и быть объективным. — Не соответствует действительности…

Огни Деева уже пробивались сквозь зелень.

— Это как же?

— В Москву укатила. Месяц побыла, говорила — лекции на наших агротехнических курсах будет читать. Мы зимой на курсах учимся. В столовой у нас там когда кино, когда танцы, а когда лекции и занятия.

— А почему уехала?

— Кто её знает! И на разговор вроде бы симпатичная, и из себя ничего. И дочка семи лет —