остаться с главой посольства один на один.
— Князь Василий, — начал Филарет, — в чем ты видишь успех нашего посольства?
Про себя Василий Голицын видел успех посольства в том, чтобы оно не име-ло успеха. Бояре, согласившись на избрание царем Владислава, никогда не согласятся признать царем Сигизмунда. Как только Сигизмунд откажет в призвании на царство Владислава, Голицын полагал, что начнется в стране антипольское движение. Придется избирать царя из своих, а кто же обладал большим правом наследовать престол, как не Голицыны? Филарету ответил:
— Стоять нам надобно за Владислава и не отступать от условия, чтобы он перешел в православную веру.
Филарет, опасаясь, что Василий Голицын не устоит перед домогательствами панов, решил его укрепить.
— Владислава на царство король не даст, иначе сегодня поспешил бы объявить о своем согласии. На московский престол король метит себя. Если мы под-дадимся будем прокляты навеки. А будем стоять до смерти, русские люди придут к согласию избирать своего царя. Не на тебе ли, князь сойдется надежда русских людей? На тебе, князь!
— Не заносился я столь высоко! — ответил Голицын.
— Мимо тебя, князь, некому русскую землю оберечь и православную веру защитить. И ты это знаешь!
На 15-ое октября был назначен первый съезд послов и королевских комиссаров. Лев Сапега сразу же дал понять, что имеет дело не с равноправными представителями равноправного государства, а с челобитчиками, которые пришли испрашивать королевские милости. Не упомянув о Владиславе, сразу же спросил:
— Когда Смоленск откроет ворота и впустит королевское войско?
Голицын, поглаживая бороду, оглядел с удивлением своих сотоварищей, и ответил:
— Что за спрос о Смоленске? То не к нам спрос, а к нашему государю, коего мы избрали всенародно, к Владиславу царю всея Руси. Мы же просим, чтобы наш великий государь пожаловал нас и шел бы, не мешкая, в Москву, чтобы его великие государства будучи безгосударны, не пустели бы и не разорялись. Митрополит Филарет с нами, чтобы привести королевича Владислава в православную веру, а Москва встретит царя Владислава вселюдно при звоне всех колоколов.
Ян Потоцкий вскипел от возмущения.
— Как это не говорить о Смоленске? О чем же тогда говорить? — Обращаясь к Льву Сапеге, добавил: — Неужели гетман дал обещание отправить в Москву с этой депутацией королевича Владислава?
— Гетмана здесь нет и у него не спросишь, а я вижу, что послы лгут. С нами здесь король, а с ним власть королевская, а не гетмана!
Поднялся Филарет и твердо сказал:
— Послы не лгут, а лгут, ваши милости! Гетман привел к присяге королевичу Владиславу московских людей прилюдно и открыто!
— Отче! — остановил его Лев Сапега. — Когда духовные лица вмешиваются в светские дела — выходит несуразица. Гетман не мог приводить к присяге королевичу Владиславу московских людей, это московские люди от своих беспорядков захотели присягать королевичу, то дело московских людей. А вы, не имея согласия короля и согласия королевича, требуете, чтобы Владислав был отправлен с вами в Москву. Помилуйте! Такое дело не может свершиться без сейма!
— Гетман... — начал было Голицын, но его оборвал Лев Сапега.
— Оставим гетмана! Гетман в Москве, а вы здесь у короля. Здесь — власть короля. Король спрашивает, как же так, московские послы просят отпустить в Москву королевича, а его отцу не хотят открыть ворота Смоленска?
Долго еще изощрялись королевские комиссары в поисках доводов, что надо прежде всего открыть ворота Смоленска. Послы стояли на своем. Пришли они, дескать, не ворота Смоленска открывать, а за королевичем, который избран царем. Лев Сапега прервал переговоры, сославшись, что должен известить короля об упрямстве московитов. Послов отвезли в их стан.
Кропил землю мелкий и холодный дождичек. Темень. Вдалеке, там, где рас-полагалось польское войско, обложившее городские стены, перемигивались огоньки костров.
И послам, чтобы согреться пришлось развести костры. Голицыну отсыскали походную жаровню и поставили в его шатер. Голицын пригласил к себе Филарета.
— Будем стоять на смерть! — сказал Голицын.
Филарет перекрестился.
— На мне крест, и я готов к любым гонениям иноверной латыни.
23-го октября вновь состоялся съезд послов с королевскими комиссарами. И опять все сошлось к требованиям польской стороны, чтобы московское посольство повелело смольнянам своей властью открыть ворота.
Закончилось все резкими словами Льва Сапеги:
— Довольно! Поговорили! Конец препирательствам, конец и Смоленску. Падет его пепел на ваши головы!
Жолкевский спешил обустроить пребывание польского войска в Москве, чтобы отбыть под Смоленск, пока не пришло известий от посольства, которые встревожат московских бояр.
Захар Ляпунов опередил его. Он успел дать знать брату Прокопию о чем послы спелись с поляками, а от себя добавил, что король вовсе не собирается присылать сына в Москву, а сам вознамерился сесть на московский престол и заграбастать под себя всю русскую землю. Прокопий не замедлил повестить о том московский люд.
То, чего опасался Жолкевский, вступая в Москву, исподволь накапливалось, предвещая взрыв. Потому и спешил он в Смоленск, надеясь уговорить короля дать на царство в Московии Владислава. Король, зная, что Жолкевский собирается покинуть Москву, назначил своим наместником в Москве Гонсевского и возвел его в боярство, не имея на то никакого права. И король и Гонсевский не хотели видеть того, что видел Жолкевский, не хотели слышать нарастающей подземным гулом опасности.
Мстиславский, узнав, что Жолкевский собирается в отъезд, примчался к нему в страхе и чуть ли не возопил:
— Ваша милость, пан гетман, пощади наше сиротство! До сих пор мы не знаем, когда прибудет наш Богом избранный государь Владислав, а ты собрался уходить! Только ты, гетман, можешь успокаивать народ, только при тебе не дойдет до ссоры между польским войском и московскими людьми. Поляки задорны. Некому будет держать их в узде.
Жолкевский невысок ростом, жилист, поворотлив и в свои шестьдесят лет. Мстиславский высок, тучен, розовощек, борода по пояс. Жолкевскому смешно было глядеть на плаксивое лицо первейшего московского боярина и слушать его жалкие причитания. Вообразила эта туша, что поляки пришли в Москву защищать бояр от народного гнева. Ответил, однако, сдержанно. Еще не настал час полного польского владычества.
— У пана Гонсевского рука твердая. О московских людях, то твоя забота, боярин! Боятся своевольства польских воинов нечего, над ними остается пан Гонсевский. Бойся своих людей!
У воина сборы не долги. В сборах Жолкевский обрел спокойствие. Свой долг перед Речью Посполитой он исполнил. Разгромлено под Клушиным царское войско, захвачена Москва. Остальное дело короля, если королевская спесь не затмит ему разум.
На Пожаре у Покровского собора, у Фроловских ворот до храма Казанской Божьей матери, на Варварке и на Никольской улицах собралось польское войско проститься с гетманом. Московским людям предстала для обозрения вся польская сила, что изменой вошла в город.
Жолкевский объехал хоругви своего воинства и говорил с Лобного места:
— Мужеством и доблестями вашими мы овладели Московским государством. Мы свершили то, что никогда еще не свершалось Речью Посполитой. Мы довели до того, что Московское государство приговором
