Федьке Андронову гетман приказал молчать и отправил в обоз. С Гонсевским так не обойтись. Жолкевский спросил:

— Неужели, пану старосте, непонятно, что боярское войско в пятнадцать тысяч ратников, да с ним и люд московский встанет на оборону города, если мы попытаемся войти силой?

Гонсевский лукавил.

— От моего понимания мало что зависит. Я привез вам ясно выраженную волю короля — занять Москву.

— Мы не в Вавельском замке. Я не привык лукавить на поле боя. Это не дворец, чтобы плести и расплетать интриги. Или мы, пойдя на приступ Москвы, погубим войско, или лавируя между Сциллой и Харибдой, войдем в город без единого выстрела, а уже оттуда нас никто не выгонит. Имя Владислава откроет нам ворота в город, а далее все в воле короля. Я не хотел бы, чтобы боярам стала известна цель вашей миссии!

Гонсевский вздохнув, сделав вид, что оказывает Жолкевскому любезность, ответил:

— До прибытия короля в Москву, с объявлением его воли можно подождать...

Утром 18-го августа, посреди Девичьего поля, на виду монастыря, московские бояре поставили два просторных шатра. В шатрах установили алтари. Привели насильно патриарха Гермогена. Без насилия пришли высшие церковные иерархи.

Мстиславский уверял патриарха, что договор обязывает Владислава принять православие. Гермоген остерегся довериться Мстиславскому и перед присягой спросил Жолкевского, состоится ли переход королевича в православие. От од-ной лжи к другой дорожка проторенная. Жолкевский подтвердил российскому святителю, что Владислав при венчании на царство примет православную веру. Не очень-то угнетался ложью, ибо знал, что московский трон предназначается  не Владиславу.

В шатры потянулась бесконечная вереница присягающих. Московские люди любили зрелища. Принарядились. В руках луговые цветы. Приходские священники несли образа. У иных слезы умиления.

— Они и королю присягали бы со слезами на глазах! — заметил Гонсевский.

— Но то были бы  горючие слезы, и вызвали бы они не умиление, а гнев! — ответил Жолкевский.

Два дня длилась присяга московских людей на Девичьем поле и в московских храмах и церквях. А в это время гнали коней по дорогам в другие города посланцы «седьмибоярщины» с повелением присягать Владиславу.

Сапега объявил, что вступает в Москву, дабы опередить Жолкевского. Он вышел из Коломенского и встал на виду Донского монастыря. Выдвинул своих казаков и Заруцкий. Опоздал Сапега. Договор с боярским синклитом был под-писан и Жолкевский получил право действовать.

25-го августа войско Жолкевского обошло Москву и встало на пути Сапеги и Заруцкого. Вывел из Москвы московское войско Мстиславский. Жолкевский пригласил Сапегу встретиться с глаза на глаз.

26-го августа гетман и Сапега съехались неподалеку от Донского монастыря.

Жолкевский сожалеюще сказал:

— Вот и встретились на посмешище московитов враждующие меж собой поляки. Ян-Петр Сапега должен признать, что я ничего такого не совершил, что послужило бы во вред приобретенным кровью твоим правам и правам твоего рыцарства.

Конь под Сапегой беспокойно переступал. Сапега натянул поводья и приблизился к гетману.

— Ваша милость, пан гетман, я склоняю голову перед славой вашей милости! Но разве слава полководца потуснеет, если, ваша милость, признает, что у ворот Москвы королевское войско оказалось только благодаря нашим ратным трудам? Не за нами ли право владеть Москвой?

— Сие спор неразрешимый. Никто вам ранее не мешал овладеть Москвой и всем московским царством. Вы не смогли овладеть каким-то монастырем. И царь Шуйский сведен с престола не твоими усилиями и усилиями твоего воинства. Вы рветесь в Москву, так почему бы твоему воинству не встать под знамя короля?

Сапега оглянулся и ответил:

— Я не могу вступать в спор, когда ваше войско сближается с моим. Уже начинаются между ними герцы.

— Это решаемо! — заверил гетман.

Жолкевский поднял булаву и погрозил своим. Его поняли. Королевской войско стало медленно отходить. Сапега подал знак своим, попятились и его люди.

Гетман и Сапега опять съехались стремя к стремени. Жолкевский спросил:

— Неужели мы встретились для того, чтобы на глазах москалей затеять братоубийственную сечу? Оба войска будут обескровлены. Кому же тогда достанется Москва?

— А я спрошу, за какие заслуги Москва должны достаться королю, а не Марине Мнишек — царице Московской?

— Я не знаю царицы Московской, я знаю о претензиях Марины Мнишек, вдовы самозавнного царя, а стало быть, и не царицы!

— Независимо от того, кем был тот человек, которого называли царем Дмитрием, Марина Мнишек венчана на царство, у нее свое право на царство.

— Венчана самозванцем...

— Самозванец не иерарх церкви. Марина венчана иерархами русской церкви в Успенском соборе и право развенчать ее принадлежит не королю, и не вам, ваша милость, а вселенским патриархам. Если ваша милость, отвергает ее право, остается нам только разъехаться, а там, как Бог укажет!

Сапега пришпорил коня и поскакал прочь. Жолкевский остался на месте. Сдержанность во всяких делах он ставил превыше всего. Он полагал, что на оборванной фразе Сапега не уйдет. С чем он вернется к своим людям? Так и вышло. Сапега остановил коня. Вернулся. Хмуро спросил:

— Я вернулся, ваша милость, говорить не о Марине. Что, ваша милость, мо-жет сказать польскому войску?

— Именем короля, прошу передать рыцарству: все прошлые преступления, кого это касается, амнистированы королем. Королевская казна пуста, но когда Москва будет нашей, рыцарство получит свою долю в вознаграждение за верность королю!

— Рыцарство не захочет запятнать себя изменой тому, кому оно присягало.

— Именем короля предложите названному Дмитрию Самбор или Гродно. Самбор — с его супругой, если они не пожелают разлучиться. Гродно предложите, если он разлучается с Мариной. Я все сказал!

Жолкевский повернул коня и неспешной рысью направил его к своему войску. Сапега пустил коня шагом. Он знал, что рыцарство его готово было попытаться войти в Москву, но с королевским войском сражаться не собиралось.

Богданка и Заруцкий ждали его. К своему удивлению, Сапега увидел рядом с ними Марину.

— Безрадостен мой вид, — сказал он. — Рушатся наши надежды. Приступ будет безумством. Мы утонем в нашей крови. Москва присягнула королевичу Владиславу, на ее защиту встанет королевской войско.

— До встречи с гетманом, ты не знал об этом?

— Я не верил, что гетман решится выступить против нашего рыцарства и готов пролить польскую кровь. Вам, государыня, невступно вмешиваться в ратные дела. Казачий атаман согласится, что Москву нам взять не дадут.

Заруцкий усмехнулся.

— Теперь не взять, а не промедлили бы, Москва была бы нашей.

— Не будем говорить о том, чего не произошло. Мне удалось уговорить гетмана не оставить в обиде тебя, государыня. Тебе король отдает Самбор, нашему Дмитрию-Гродно.

Марина воскликнула:

— Пусть король отдаст нашему Дмитрию Краков, а ему  я жалую Варшаву!

Богданка добавил:

— Я лучше буду служить пахарем у любого мужика, чем  смотреть из рук его величества короля Сигизмунда!

Взоры обратились на Заруцкого. Заруцкий давно разгадал переменчивый характер польского вельможи. Сапега, сам того не предполагая, развязывал руки казачьему атаману и всему казачеству.