нападение будет неожиданным, значит, и успешным. Букис с четырьмя ратниками расположились справа в молодняке, а Марч с Юкумом укрылись за соснами через дорогу — разделение дружины еще позавчера оправдало себя.
Сосны уже не отбрасывали зыбких от ветра теней, еле заметно подкрадывались сумерки; приказы старшого за сильным шелестом осиновых листьев были чуть слышны. Ждать стоит только до темноты, ночью все равно ничего не разглядеть и не выведать, самим страшно рассыпаться и заблудиться в этой чертовой чащобе. Инта с Пострелом перешла через дорогу в бор, — все это время после покушения на нее Инги Барахольщика она постоянно старалась быть возле Юкума.
Сумерки сгущались медленно, но неотвратимо, белеющая дорога была видна еще довольно ясно — самая пора для косоглазых, но они не появлялись. У ополченцев с самого начала была почти твердая уверенность, что они и не покажутся: ополченцы знали по опыту, как легко этих калмыков запугать. Инта устроилась поглубже в лесу, так, чтобы ветер дул сбоку; вдруг ей показалось, что через дорогу кто-то кричит, но разобрала она это только, когда Юкум, обернувшись, сказал, что ее зовет Букис. Она сразу же направилась туда.
Старшой лежал на боку, прижав ладонь к раненой ляжке. Он пытался усмехнуться, в сумерках уже не видно было, как он густо покраснел.
— А у меня укус-то этот здорово саднит, и кровь, видно, идет — штанина до лаптей промокла. Может, все-таки взглянешь?..
Инта просто-напросто выругала его: да разве ж она сама давеча не собиралась посмотреть?! А только мужики, остолопы этакие, вечно умнее всех хотят быть, — ведь на то, чтобы кровь останавливать, есть травы, да еще слова, куда понадежнее всяких зелий. И все же угрюмый бородач так стеснялся, что никак не хотел показать бабе свою рану: не ровен час товарищи даже в сумерках увидят это. Он поднялся, но, ступив на раненую ногу, невольно застонал. Инта сокрушенно покачала головой — верно, какую-нибудь жилу задело либо острием стрелы повредило кость. Букис пополз по зарослям полевицы, тяжело волоча покалеченную ногу и не отнимая ладони от раны. У подножия пригорка, напротив того места, где они недавно стояли на дороге, он сел на землю и тут уж совсем громко охнул. Инта положила Пострела под осину и сразу же принялась за дело.
Покамест они занимались раной, вверху за поворотом произошло нечто неожиданное и непредвиденное.
Ратники, сидевшие в зарослях, и двое находившихся в лесу все время следили за бором, убежденные в том, что вскоре все равно ничего не различить и что понапрасну они тут торчат. Лес порывисто гудел, и только с усилием могли они перекликаться между собой, при этом им и в голову не приходило, что с подветренной стороны их крики слышны далеко. Не заметили они и того, что в бору, уже впереди сидевших в засаде, меж стволами сосен замелькали черные клубки, будто из пекла выныривая, бесформенные и неисчислимые. Вдруг раздался ужасный, леденящий душу вой. Черные комки, точно подхваченные вихрем, покатились к дороге, стрелы впивались в коричневые тела сосен, секли заросли по ту сторону дороги. Беспорядочно захлопали редкие выстрелы, стая калмыков выкатилась на дорогу и пересекла ее, ввалившись в молодняк, где, вероятно, уже некому было оказывать сопротивление, потому что всадники тут же, один за другим, пронеслись назад, и, рассеявшись, принялись наугад стрелять в чащу. У этих калмыков было и несколько мушкетов; они выпалили раза три-четыре, а немного погодя — снова.
Заслышав вой, Инта как ужаленная вскочила и, забыв о Букисе и своем Постреле, точно коза, бегущая от собак, перемахнула через дорогу и помчалась туда, где остался Юкум. Лес был для нее родным домом, поэтому редкие сосны не могли ей помешать; привыкшие к темноте зоркие глаза быстро разобрались в мешанине из деревьев и всадников и сразу же нашли место, где недавно укрывались двое ополченцев. Видимо, растерявшись в первый момент, эти дурни выстрелили только теперь — блеснуло багровое пламя, один за другим громыхнули выстрелы; оставшиеся в бору косоглазые взвыли еще страшнее и волной хлынули туда. Инта заметила своих; уже довольно далеко друг от друга оба они, видимо, изо всех сил пытались достичь дороги, потому что только за нею, в чаще, и было спасение. Фигура одного на мгновение промелькнула на фоне белеющего большака — это наверняка Марч. Двое из преследователей, ближе всех подскочившие к нему, с криком уткнулись в молодняк, словно в стену, и повернули назад — Марчу повезло. Большинство верховых унеслось дальше по опушке, затем, кажется, по дороге. Второго беглеца уже не было видно, только ликующие вопли косоглазых сливались там в сатанинский шабаш.
Юкум не заметил, куда делся его товарищ. За самой его спиной выли всадники, отфыркивались кони, мимо свистели стрелы, где-то гремели мушкеты. Он бежал, втянув голову в плечи, прикрыв левой ладонью затылок, крепко стиснув в правой откинутый назад меч. Только за дорогой, в молодняке, было спасение. Он несся заячьими прыжками, и все-таки казалось, что ноги его топчутся на месте. Промелькнули последние сосны, вот-вот будет дорога, за нею до черной чащи, казалось, рукой подать. Но внезапно острый удар в плечо свалил его с ног, рот забило мокрым гравием, перед глазами закружились зеленые искры. Восторженно заблеяв козлом, косоглазый соскочил с коня, тяжелым сапожищем наступил на горящее огнем плечо, обеими руками ухватил стрелу, поднатужился и вырвал зазубренное острие. Раненый вскрикнул не своим голосом, изогнулся, как растоптанный червяк, и потерял сознание. Калмык так взревел от радости, что к нему присоединились и остальные, со всех сторон спешившие на подмогу с кривыми саблями в руках. Они квохтали и гоготали, так что все их возгласы сливались в сплошной рев, — будь светлее, хотя бы по одним жестам стало бы ясно, о чем они спорят. Пинком перевернули пленника навзничь, но отрубить голову или заколоть его было для них слишком простым делом, важно ведь растянуть наслаждение убийством как можно дольше. Одни отвели лошадей и, размахивая руками, показывали, что надо скакать по нему взад и вперед, пока не растопчут в лепешку. Другие требовали привязать его к конскому хвосту и помчаться по дороге. Да только что за радость в этом, ежели пленник без памяти и даже не почувствует, как мясо кусками отстает от костей. Но решающее слово было за удальцом, подстрелившим пленника; он отогнал прочих, велел поднять ратника на коня, перекинуть его поперек загривка и вскочил в седло, после чего свора, восторженно вопя, неторопливой рысью поехала назад.
Инта все время стояла, затаив дух, она видела кутерьму на дороге, слышала вопли и поняла, куда увозят Юкума. Не помня себя, она побежала по лесу следом за ними, держась чуть поодаль, даже не думая о том, что и ее могут заметить и что помочь бедняге она все равно не в силах. Проехав с версту, калмыки свернули в лес, где вскоре на небольшой, поросшей вереском поляне блеснул огонь. Несколько калмыков, остававшихся здесь, встретили приехавших громким ликующим криком, видимо, добыча радовала всех. Сразу же развели большой костер, с минуту посовещались, потом четверо из них уехали по дороге на север, а другие четверо — на юг, должно быть, охранять стойбище. Инта, точно лесная кошка, ползком обогнула поляну с подветренной стороны, сама не зная, что это ей даст, и только когда пламя поднялось выше, разглядела, что там происходит.
Пленник лежал где-то на земле, и его не было видно. Но калмыки полезли в драку из-за его котомки, видимо, надеясь найти в ней бог весть какое богатство. Один принес с собой меч Юкума и, по-мальчишечьи балуясь им, скакал вокруг костра. Остальные ухватили что-то и поволокли к опушке, Инта разглядела — это был сам Юкум. Пленника подтащили к первой попавшейся сосне, загнули руки вокруг ствола и связали их, затем связали и ноги. Во время всей этой возни он не издал ни звука, — должно быть, все время был без памяти. Ветер гнал дым прямо туда, привязанный время от времени исчезал в серых клубах. Затем из своры вышли шестеро калмыков с луками и колчанами на боку. Когда пленник на мгновение показался в клубах дыма, один из них быстро выстрелил, стрела прозвенела и воткнулась в дерево всего на палец от головы пленника; толпа радостно и гордо взревела при виде этакой ловкости. Сам Юкум, очевидно, даже и не видел и не чувствовал смертельной опасности, а ведь этого главным образом и добивались. Тогда, натянув лук, выступил другой ловкач. Он выстрелил не сразу, а долго целился, так что мученик, когда дым рассеивался, не раз мог увидеть направленное на него зазубренное жало — наблюдавшие за этим, пригибаясь до земли, корчились от смеха и хлопали себя и друг друга по животу. Так вот, по очереди, и выстрелили все шестеро — две стрелы вонзились по обе стороны шеи, две под мышками, а последняя между раскинутых ног. Затем мучители оставили его в покое и набросились у костра на еду и питье, вероятно, решив отложить казнь пленного на утро, чтобы и менее ловкие стрелки могли поупражняться и повеселиться в свой черед.
От ужаса и жалости Инта и сама не раз почти теряла сознание и, закрыв глаза, даже отступала от дерева. Калмыки не заметили ее только потому, что совсем ошалели от своей забавы. С дороги они считали себя надежно прикрытыми, им и в голову не приходило, что поблизости может оказаться чужой.
