предпоследнего в огромной косматой шапке, с десятком черных волосков на красном подбородке, и выпалил в него. Лошадь заржала, споткнувшись, скинула всадника через голову, тот перекувырнулся, но, точно кошка, мгновенно очутился на ногах и подскочил к забору. Выстрелов товарищей Эка не слыхал, грохот собственного мушкета все еще отдавался в ушах. Ладно, что он, сам не соображая, что делает, отпрянул от щели и вскочил на ноги. Кривая сабля уже успела несколько раз воткнуться в щель внизу забора, аккурат в то место, где только что лежал стрелок. Раньше Эка ни за что бы не поверил, что так легко и ловко перемахнет через забор, прямо в серый дым, который не то ветер, не то калмыцкая сабля сбивала в клуб. Ружье осталось за забором: Эка рубил наудачу, его клинок был длиннее, но в рассеивающейся дымке он успел заметить, что косоглазый, диковинно подпрыгивая, отступает и, отбиваясь, быстро крутит вокруг себя саблей, так что перед глазами сверкает свистящий круг. Растерявшись, Эка, точно защищаясь, вскинул левую руку и тотчас почувствовал острый укол в кисть. Вскрикнув от боли и гнева, он принялся так же вращать своим тяжелым оружием, и в этом было его спасение — те двое, что не то соскочили, не то были скинуты с коней и теперь заходили сзади, не сразу могли подобраться к нему. Заметил он их только тогда, когда подпрыгивающий перед ним калмык от сильного удара рухнул наземь. Рука у Эки уже начала уставать, и все-таки нападавшие не смогли этим воспользоваться. Обычно такой тяжелый и мешкотный, Тенис с легкостью юноши выскочил из сарайчика. Схватить меч он либо не успел, либо просто забыл, — сграбастав мушкет за ствол, он прикладом сбил одного из косоглазых. Покамест второй оглядывался, успел обернуться и Эка, а тут вдвоем они уже легко уложили последнего.
Тяжелее всех пришлось Бертулису-Пороху. Он целился в самого первого, не заметив слева, что тот однорукий. С ружьем что-то стряслось: курок щелкнул, кремень хотя и сверкнул, но выстрела не последовало. Покамест он заряжал наново и выстрелил, троица косоглазых успела заметить, где укрывается стрелок, и повернула туда. Пуля, видимо, и тут задела коня, тот унесся по дороге, но всадник уже был на земле и с криком бежал к Бертулису. У однорукого в левой руке очутилась сабля, он занес ее так же ловко, как и остальные, орудовавшие правой. Все трое орали, зубы у всех были оскалены. «Вот сейчас зарежут и сожрут», — искрой промелькнуло в сознании Бертулиса. Не владея своими членами, даже не соображая, что делает, он вскочил, онемевшая рука его тыкала длинным мечом; сверкая белками выпученных глаз, до ушей разинув рот, он орал с перепугу:
— Лучше не подходи!..
Вопль этот не слишком походил на боевой клич, скорей он напоминал рев недорезанного телка. Неведомо почему рука с поднятым мечом взлетела еще выше, будто там, в вышине, а не перед ним находятся враги, которых нужно рубить. Но тут произошло чистое чудо: калмыки внезапно застыли, узрев страшилище, еще ужаснее их самих, затем повернули и бросились в свой сарай. Первый откинул ворота, за ним проскочили остальные и захлопнули за собой створки, загромыхав чем-то с той стороны. Бертулис-Порох так и застыл с разинутым ртом, затем опомнился, увидев на дороге двух поверженных калмыков и коня, а своих товарищей живыми и невредимыми, выпятил грудь и лихо перескочил через груду камней.
— Ступайте сюда, они в сарае, я их туда загнал!
Вот это уже был совсем другой голос, ничуть не похожий на давешний телячий рев. С мечом в одной руке, с мушкетом в другой Бертулис рысцою направился к сараю — коли он их туда загнал, ему и позаботиться надо, чтобы враги от него не ушли. Но, когда он был шагах в тридцати от сарая, над головой почти одновременно пропели две стрелы. Бертулис едва успел припасть за дуплистую ветлу на берегу речушки. Выглянув из-за ствола, он разглядел два довольно длинных, но шириной лишь в ладонь, оконца с обеих сторон ворот, почти у самой крыши, и вновь крикнул:
— Не подходите, стреляют!
Тут как раз подоспел со своей дружиной вожак. Пока Тенис торопливо рассказывал, что тут произошло, Эку донимала своя забота: поочередно он стянул с калмыков валенки и вытряхнул их, затем тщательно обшарил трупы. Видимо, искал он что-то особо важное, а не найдя, сплюнул и вытер руки о кафтан. Раненый конь еще бился, выкатив глаза, его прикончили и оставили на дороге. Мартынь подозвал Бертулиса, а Криш его еще и облаял:
— Чего ты там раскудахтался, как старая курица! Берег от тебя рукой подать — ползи назад, прыгай в воду, а потом выбирайся сюда!
Совет пришелся кстати. От страха Бертулис даже не заметил, что спасительный крутой обрыв так близко. Хоронясь за ветлой, он дополз на четвереньках до обрыва и задом свалился с него. Раздался плеск, слышно было, как прыгнувший перевел дух, очутившись в яме выше пояса, вырытой силой воды, падавшей с поставов. Все время стрелы калмыков жужжали над ним, втыкаясь в тот берег. Весь измокший, но зато гордый, отважный победитель калмыков выбрался из воды.
А калмыки сквозь узкие оконца вверху попадали стрелами не ближе, чем шагов за пятнадцать от стены. Два человека подобрались к сараю с другой стороны, затем, обогнув угол и держась вплотную к стене, подлезли к воротам, но они оказались запертыми так крепко, что высадить их не было возможности. Попробовали стрелять в окна, но сразу поняли, что это не имеет смысла: в узкие щели не попадешь, даже если встать напротив, там, где угрожали стрелы, да кроме того, калмыки могут спрятаться за стену. Вожак запретил понапрасну тратить порох и пули, огнестрельный припас у всех уже порядком поубавился, и надо его беречь. Но ведь тут было столько умов, и поэтому выход нашли скоро. В обезлюдевших домах набрали сухих досок, луба и разной деревянной рухляди; держась вплотную к стене, притащили все это и свалили большой грудой у ворот сарая. Эка с Тенисом не подпускали остальных, только Бертулис-Порох имел право им помогать: они сами загнали туда этих нехристей, они же их и выкурят. Подтаскивали все новые охапки дров, ворота уже с треском горели, огонь начал лизать застрехи, захватывал концы стропил, но косоглазые не вылезали, и ратники тщетно вглядывались в охваченную пламенем дыру в стене сарая. Стоило только высунуть ствол мушкета или верх шапки из-за ветлы на том берегу речушки — сразу же жужжали стрелы и сквозь треск огня слышалось злобное завывание. В сарае, видимо, была солома и легко воспламеняющаяся рухлядь; вот уже загорелось внутри, дым выбивался сквозь щели в черепице; вот стало выхлестывать пламя — горели потолочные балки, стропила и перекладины. Когда провалилась крыша и ветер унес тучу искр через поле, ратники Мартыня выбрались из своих укрытий, чтобы высушить мокрую обувку. Бертулис так и дымился, точно облако пара, но был такой же веселый, как все: еще тремя разбойниками на Видземском порубежье стало меньше…
Букис и его шесть ратников, отряженные двигаться к сосновому бору, прошагали куда дальше, чем казалось сверху. Большак к мельничному хутору шел не прямо с юга, поэтому путь оказался гораздо длиннее. По эту сторону дороги широкой полосой тянулась еле проходимая чаща березок, осин и пушистой полевицы. Остановившись возле нее посовещаться, ратники расслышали странное потрескиванье, доносившееся с мельницы. Похоже на выстрелы, но ручаться нельзя — сильный ветер рассеивал звуки да еще относил их к юго-западу. Но когда, полчаса спустя, из лощины потянулись рваные пряди дыма, ратники Букиса поняли, что Мартынь свое дело сделал. Теперь настал их черед выполнить свой долг.
Березы были такие густые и с такими острыми, высохшими в тени сучьями, что мало кому удалось пролезть сквозь них, не ободрав носа или не поцарапав рук. Остановившись на дороге кружком, чтобы решить вопрос, где лучше устроить засаду, они и не подумали остерегаться нападения противника из-за поворота, где дорога скрывалась в зарослях. То и дело поглядывая в сторону мельницы, они спохватились и обернулись только от пронзительного крика Инты. Шагах в тридцати от них из-за поворота вынырнули три калмыка и, увидев ратников, тоже застыли. Но это длилось лишь мгновение, в следующее они уже повернули, успев пустить три стрелы, — только их и видели! Пули и картечь напрасно ободрали деревья. Две стрелы с шелестом пронеслись над головой, третья полетела как-то боком, ударилась о сосну и свернула прямо к дороге. Старшой вскрикнул и ухватился за ляжку. Отскочив от дерева, стрела потеряла убойную силу и потому воткнулась не очень глубоко, раненый сам вытащил ее и, чертыхнувшись, сломал. Он был вне себя от ярости не столько из-за раны, сколько из-за того, что проклятый нехристь угодил в такое место, которое и показать стыдно. Он не подпустил к себе ни всполошившихся товарищей, ни даже Инту — да что там, пустое, ровно оса укусила, и говорить не о чем.
Теперь-то уж маловероятно, что основной отряд косоглазых осмелится появиться. Выстрелы, очевидно, навели на них ужас. И все же задачу надо выполнять, может быть, удастся расквитаться за эту проклятую стрелу. Поблизости место для засады казалось не совсем удачным, Букис отвел дружину на небольшой пригорок за поворот. Тут дорога шла прямо и просматривалась самое малое на версту. Ратники отошли подальше — калмыки, верно, полагают, что неприятель там, где его видели их разведчики, а здесь
