людей были разноречивы и невероятны, одно было несомненно, что они разбиты и, как овцы, разогнаны по чаще. Ожидавшие их понуро слушали; с каждым часом беспокойство их возрастало, потому что все еще не явились Букис, Марч, Юкум и Инта с Пострелом. Но тут едва живой от усталости приполз Марч. Только трижды испив холодной воды, он смог приступить к рассказу. Про Букиса и Инту с Пострелом он ничего не знал, а Юкум, по его мнению, наверняка убежал и на зорьке, ежели не раньше, объявится.

На зорьке Юкум и в самом деле объявился, но такой, что те, кто послабее духом, глядеть не могли, а отошли подальше и, отвернувшись, повалились на землю. С головы до ног измазанный, серо-желтый, точно измятый в грязной ладони воск, он лежал, закрыв глаза и разинув рот, который уже не просил есть и не принимал воды. Лицо его обмыли, самого укрыли кафтаном; опустившись возле него на колени, Инта уже не отходила ни на шаг; Пострела по очереди нянчили мужчины. К полудню Юкум открыл глаза, пусто и беспредельно грустно взглянул на плывущие облака и снова закрыл их. Под вечер соратники вырыли на берегу ручья у опушки могилу и похоронили умершего; место заровняли и заботливо укрыли свежим дерном, чтобы нехристи не разведали и не надругались. Люди не проронили ни слова, но в их глазах пылала ненависть и жажда мести.

Ночью вожак поднялся, чтобы обойти стан и проверить выставленные со всех четырех сторон караулы. Ветер совсем утих, небо прояснилось, над бором блестел серпик молодого месяца; тишина после ветреного дня казалась особенно тревожной. На опушке Мартынь остановился и прислушался. Где-то поблизости время от времени слышалось завывание — не похоже, что волк, а Медведя он только что видел у костра. Подойдя поближе к тому месту, где находилась могила Юкума, он разглядел скорчившуюся на земле женщину. Охватив голову руками, она уткнулась лицом в колени, временами вздрагивала, как от нестерпимой зубной боли, и, стиснув зубы, протяжно выла.

На третий день у войска Мартыня на том же большаке, только верст на десять севернее, вышла еще одна стычка с калмыками. Вожак дал людям передохнуть в большом подлеске, через который проходила дорога. Все так утомились, что хоть палкой подгоняй. Провиант подходил к концу, полуголодные люди даже при хорошей дороге быстро уставали, тащились злые и угрюмые, все время вспоминая страшную смерть Юкума и злоключения, ей предшествовавшие. Мартынь понял, что с такими вояками ничего путного больше не добьешься, и нарочно держался близ дороги и на открытых местах, чтобы издалека заметить противника. Округа вся разорена и, видать, покинута жителями еще с прошлого года; косоглазые, с которыми столкнулись ратники, верно, удрали или направились дальше, к населенным местам. Во всяком случае со стороны мельничного хутора их ждать не приходилось, а к северу от подлеска расстилалось ровное, далеко просматриваемое плоскогорье. Огня не разводили, хотя было пасмурно и довольно холодно, — варить уже нечего, а ради одного тепла никому не хотелось напрасно спину гнуть. Оставшийся провиант сложили в одну кучу и поделили поровну на всех, только для Пострела отсыпали горсть из каждой котомки. Оказалось, что кроме вожака нашлись еще четверо, кому вовсе не хотелось есть, и они отдали свою долю проголодавшимся. Те даже не выказали никакой благодарности, а ели, отвернувшись, сопя, исподлобья поглядывая на Мартыня и друг на дружку. В глазах Тениса промелькнуло что-то вроде сожаления, когда Инта из его туеска с медом выскребла для ребенка приправу к зацветшему сухарю, такому твердому, что даже зубы взрослого с трудом его разгрызали.

На плоскогорье, тянувшееся к северу, кое-кто еще кидал равнодушный взгляд, а с той стороны, где осталась могила Юкума, противник уже никак не мог появиться. И все-таки появился он именно оттуда. В первое мгновение ратники так и застыли с открытыми ртами и вздувшимися щеками, не успев проглотить кусок. Проснувшиеся протирали глаза, думая, уж не во сне ли им привиделось. В двух шагах от самых крайних внезапно вынырнули мохнатые конские головы с большими волосатыми ушами, над ними — еще более мохнатые бараньи шапки и множество желтых косоглазых лиц. Так близко и ясно они видели этих разбойников впервые; от неожиданности и с перепугу даже не сообразили, что нечего сидеть разинув рот и удивляться, когда следующее мгновение может быть роковым для всего ополчения. К счастью, калмыки были ошеломлены в такой же мере. Не веря глазам, они подались вперед, навалившись на конские шеи, даже вскрикнуть не успели. Но тут Мартынь отдал команду, ратники подхватили мушкеты и вскочили. Одновременно с этим и даже быстрее повернулись и всадники; дружный рев раскатился по роще, перед вскинутыми стволами мушкетов замелькали развевающиеся конские хвосты и пригнутые спины всадников; пули напрасно врезались в серую уносящуюся тучу, из которой прилетели бессильные и бесприцельные пять-шесть стрел. Серая орда разделилась, с двух сторон обогнула рощу, спустя минуту снова слилась на большаке и исчезла в том же направлении к северу.

Ратники кричали, размахивали руками, споря и пререкаясь. Да только поди знай, те ли это, что замучили Юкума, либо те, которых выгнали из хутора, — может, оба отряда вместе. Вожак тряс головой и стискивал кулаки, злясь на самого себя за то, что допустил по небрежности такую оплошность и не устроил ловушку, в которой можно было разом прихлопнуть больше нехристей, чем удалось до сих пор.

За четыре недели они исходили вдоль и поперек обширную округу: пересекли пустые поля с разоренными усадьбами, переправились через небольшие болота, облазили чащобы еловых лесов, ночевали в порослях и кустарнике, выставив караульных, раскладывали большие костры, спали чутким сном, слушая волчий вой. Ежеминутно им чудилось, что где-то неподалеку рыскает калмыцкая орда. К северу следы косоглазых скоро исчезли. Тогда ратники повернули на запад, к Валке, и, понапрасну проискав там, вернулись назад, подойдя к Алуксне и границам польской Видземе, все больше удаляясь от мельничной речушки. Дичи в этих лесах не было: она либо вся распугана и угнана к югу, либо задрана волками, которых наплодилась тьма-тьмущая, — бить их было некому. Ратников мучил голод, они худели на глазах, стали вялыми, равнодушными и злыми, некоторые начали маяться разными непонятными болезнями, от которых даже Инта не знала средств. К счастью, удалось набрести на несжатое, наполовину вымолоченное ветром, вытоптанное зверем и вымоченное дождями ржаное поле, Полдня ползали они по нему, растирая колосья в ладонях и наполняя котомки, — да только какая это еда, долго на ней не протянешь. Потом Медведь на каком-то островке среди болота учуял толпу эстонских беженцев, видимо, ютившихся здесь еще с прошлой осени или с этой весны. Им удалось сберечь довольно большое стадо, и Мегис первый настроил ратников, чтобы те заставили беженцев поделиться. Но беженцы добром не отдавали; тогда их прикладами отогнали прочь, а в это время их же земляк топором прикончил двух телушек и большого барана. Голод так озлобил и ожесточил всех, что сам вожак не мог бы этому воспрепятствовать. Беженцы ругались, бабы их голосили. Наевшись и затолкав остатки мяса в котомки, ратники ушли, опустив головы, стыдясь своего поступка. Но в конце концов и тут свалили вину на тех же самых косоглазых, которые загубили Краукста и Юкума, а Букиса и Гача покалечили. Еще сильнее заполыхала в них ненависть, жажда мести за товарищей и за себя; преодолев голодную слабость и отупение, они шагали ходко, хищно всматриваясь в каждую рощу и заросли кустарника.

Встретить большой отряд так и не удалось. Только однажды, дождливым вечером, близ ивняка при обочине окружили пятерых косоглазых с тремя связанными пленниками. Зажатые в кольцо калмыки не пытались бежать и даже не сопротивлялись, но пощады им не было: поставив калмыков на колени, освобожденные убили их одного за другим. От спасенных пленных ратники Мартыня узнали, что на этих днях мимо них к Эстонии промчались, удирая, три отряда калмыков. Неслись они сломя голову; одно можно было понять — их преследует огромный отряд бородатых мужиков под предводительством самого нечистого. Дьявол он самый что ни на есть настоящий — черный, как дно котла, с двумя большими рогами и длинным хвостом. Все, будто сговорившись, разом повернулись к Бертулису-Пороху и во всю глотку загоготали, некоторые даже потрогали — куда же это он хвост упрятал под шубейкой.

Побродив еще три дня в северном направлении, ополченцы повернули назад, затем к востоку. На четвертый день увидели какого-то странного мужика, бегущего следом за ними по дороге. Бежал он повесив голову, бессознательно вскидывая ноги, как вконец запаленный конь, даже язык высунул. И, уткнувшись в ратников, не хотел останавливаться, а остановленный силой, стоя на месте, все еще перебирал ногами. От него они услышали нечто совсем иное: он бежал не от калмыков, а от татар, которые, выходит, скакали следом за ними — с Видземской границы. Шагать дальше не было никакого смысла, от верховых все равно