поросшая ветлой речушка с мельницей. Край крыши мельничного сруба не то обвалился, не то обгорел. Вместо поставов зияла черная дыра, от запруды осталась лишь небольшая лужа. Чуть поодаль к бору — сарай с красной черепичной крышей; некоторые уверяли, что видать даже отверстие, выломанное беглецами. По обе стороны ручья кучка крытых лубом строений, только на самом краю у леса три или четыре дома сожжены, остальные казались опустевшими и в то же время какими-то подозрительными, хотя снаружи ничего опасного незаметно. Белевший большак выползал из лесу, огибая ровную дугу, и скрывался среди хуторских домиков, а потом с другой стороны, у отвесной кручи, вновь вползал под нависшие ветви лиственного леса.
Мартынь разделил свою рать на части. Сам он с большей направится прямо к лесу, через мельничный ручей, пересекая дорогу, — по ней, верно, калмыки к вечеру возвращаются из набегов. Клаву с меньшей дружиной приказано было идти дальше по косогору, укрываясь за рощами и кустарником, и добраться к той же самой дороге в бору, где косоглазые, верно, выслеживают заблудившихся беженцев из дальних мест. Расстояние между дружинами не должно превышать полверсты, в нужный момент одна сможет быстро прийти на помощь другой.
Из сосновцев предводитель, кроме Клава, выделил Марча, Юкума и хромого Гача, у которого рана распухла и никак не заживала. Кроме того, с ними пошли лиственец Ян, болотненский Букис и Инта с Пострелом.
Почему-то всем казалось, что сегодня снова не миновать стычки.
Отряду Мартыня нелегким путем пришлось идти по лесу. Топь была завалена буреломом, некоторые стволы черной ольхи, упавшие давно, уже иструхлявились, кора других еще обманчиво сохраняла округлую форму, но под тяжестью человека сразу же рассыпалась, и нога чуть не по колено проваливалась в чавкающую трясину. Меж корягами темнело тинистое месиво, и обойти его было невозможно. Чем ближе к речушке, тем заболоченнее становился лес. Ратники, чертыхаясь, ополоснули в ручье облепленные вязкой грязью ноги, но на той стороне было куда суше, вместо ольшаника пошел осинник с густыми, по пояс, купами можжевельника. Дорога на глубину человеческого роста уходила в слоистый песчаный холм, за которым клин леса отходил к северо-западу, огибая неровную, поросшую кустами ольхи равнину, где, очевидно, когда-то было глинище кирпичного завода.
Вожак расставил своих людей вдоль дороги, за можжевельником. Погода была ветреная, но небо ясное, солнце уже стояло за лесом, тень которого надежно укрывала ратников от тех, кто может выехать из ярко освещенного кустарника. Три человека, прячась вдоль обочины, пошли в разведку, остальные лежали тихо — в долгих речах нужды не было, каждый знал, что делать. Прошло, наверное, с час времени, любители поспать уже клевали носом, но тут прибежали запыхавшиеся разведчики. Косоглазые и впрямь приближаются — шесть всадников впереди, а вся орда следом. Передовых Мартынь решил пропустить, но так, чтобы и они не удрали. Эку, Тениса и Бертулиса-Пороха он послал укрыться на хуторе и обстрелять их там. Но понятно, что ежели у калмыков с собой псы и засаду сразу учуют, то придется тем шестерым сразу же всыпать. Мегис снял кафтан и завернул в него морду Медведя, который уже почуял врагов и никак не успокаивался.
Сначала сильный ветер донес оттуда знакомый запах, затем послышались гортанные возгласы, и, наконец, из кустов вынырнули шестеро конных по три в ряд. Воины Мартыня еле удерживали палец, такой соблазнительной была эта цель в узкой теснине дороги, сама на мушку садилась. Псов не видно, значит, они с ордой, следующей сзади, и уж как пить дать унюхают чужих еще издалека. Вожак наказал стрелять только вслед за ним, когда калмыки выедут из ольшаника; сам он укрылся за небольшим кустом куделевидного можжевельника, ветви которого не достигали земли — в эту щель дорога проглядывалась вся, как на ладони. И в основном отряде всадники ехали по трое в ряд, не предчувствуя ничего плохого, самозабвенно лопоча. Псы бежали впереди, встречный ветер относил запах. Но вот ищейки поравнялись с засадой, разом вскинули носы к косогору, подпрыгнули и дико зарычали. Ряды конных разом остановились, последние из них еще не выехали из кустарника, так что даже не прикинешь, сколько их всего. Да и времени не оставалось — вожак выпалил, за ним вразброд загрохотали мушкеты остальных. Пули щелкали, попадая в седла, в ноги калмыков, в конские ребра, картечь со свистом царапала кору ольхи и сбивала листья. Косоглазые страшно взвыли, словно в одно горло; кони вздыбились и ринулись назад; два всадника скатились в глинистую грязь, остальные, уносясь прочь, еще успели выстрелить через плечо; стрелы, вжикая над лежащими ратниками, либо впивались в ветви можжевельника, либо вонзались в землю шагах в двадцати позади. Только одна сбила шапку с Мартыня и в пяти шагах от него пригвоздила ее к земле. Кожу на темени содрало, но Мартыню некогда было вытереть струйку крови, стекающую прямо в глаз. Как и остальные, он в лихорадочной спешке перезарядил мушкет и выпалил вслед бегущим. Выстрел за выстрелом прогрохотали опять. Они еще больше напугали косоглазых, но урона им не нанесли.
Три человека прошли по дороге, чтобы проследить, не соберутся ли калмыки с духом и не повернут ли назад. Вожак, чертыхаясь, занялся раной, кровь из которой никак не останавливалась и уже склеила волосы. Остальные спустились к дороге, чтобы взглянуть на убитых. Одному косоглазому картечью разворотило полголовы, он лежал навзничь, широко раскинув руки и ноги. Второй, скорчившись ничком, лежал в большой луже крови. Петерис нагнулся поглядеть, испустил ли он дух, но тут калмык вдруг подскочил, в руке его мелькнул кривой клинок — острие неминуемо должно было вонзиться в самую грудь ратнику, если бы Петерис не успел откинуться в сторону; оно угодило под мышку, проткнуло кафтан и бок над ребром. Раненый взвыл от боли и гнева.
— Ах ты, погань, он еще тычется!
Тяжелый приклад мушкета обрушился на кулак, стиснувший рукоять сабли, пальцы хрустнули и разжались. Второй удар, еще крепче, пришелся по левой руке, в свою очередь потянувшейся за саблей. Тут подбежали остальные ратники, пинками сбили косоглазого наземь, три человека подхватили его и, как колоду, потащили по скользкой грязи.
— Повесить, повесить, на страх остальным!
Его же собственные ремни нарезали тонкими полосами, сладили петлю и накинули ему на шею. Пригнули стройную березку над самой серединой дороги, так что голова верхового обязательно должна была задеть повешенного. С минуту он подергал ногами, затем замер, только гибкий ствол еще зыбился, словно укачивая калмыка. На ходу оглядываясь на него, ополченцы злорадно смеялись: немногочисленные стычки с врагом уже успели превратить этих обычно мирных и благодушных людей в безжалостных вояк.
В пылу битвы, за шумом ее, ратники Мартыня Атауги не слыхали выстрелов и криков невдалеке, да и ветер относил все звуки к югу. А внизу, у мельницы, в это же самое время происходили выдающиеся события.
Эка, Тенис и Бертулис-Порох, выполняя приказ, поспешили вниз, к хуторку с лубяными крышами. Речушка была неглубокая, с каменистым дном, перебраться через нее — плёвое дело. Дома пустые, вокруг — ни души, повсюду переломанный домашний скарб и прочая рухлядь. Жутко зияют черные провалы высаженных дверей. На самой середине дороги смердит то ли подохший, то ли убитый поросенок. Разведчики боязливо крутили головой: а вдруг из этой черной дыры засвистят калмыцкие стрелы? Торопливо пошептались и решили укрыться перед каменным сараем, — косоглазые непременно направятся прямо в свое пристанище. Эка перескочил через старый забор между двумя постройками — в щель между бревенцами и дорогу хорошо видно, и стрелять сподручно. Тенис забрался в пустой сарайчик по другую сторону, шагах в двадцати поодаль. Бертулис улегся за грудой камней напротив дверей сарая. Ветер где-то хлопал оторванным пластом кровли, точно кто-то время от времени предостерегающе шлепал широкой ладонью по гладкой доске. Но вот послышался плеск воды в речушке: калмыки россыпью въехали в хутор, ничего не подозревая, небрежно покачиваясь в седлах. У Эки глухо стучало в ушах, так и казалось, что враги видят его сквозь забор; ствол мушкета в щели судорожно дернулся. Да, шесть всадников, по правде сказать, даже пять, потому что у первого вместо правой руки замотанная тряпками культя, а куда он годится с одной левой? Закатное солнце освещало их сзади, желтые лица в тени казались медно-коричневыми — чистые дьяволы! У Эки дрогнул подбородок, а с ним и ствол мушкета, просунутый в щель забора. У него промелькнуло было в голове, что вожак спятил, посылая всего троих против шестерых упырей, но мысль эта тут же исчезла, раздумывать было некогда, отступление уже невозможно. Точно туго скрученная пружина подталкивала их, все дальнейшее произошло самой собой, в мгновение ока.
Однорукого и еще двоих Эка пропустил мимо и сам не понимая зачем, но зато выбрал
