товарищу?

Нет, ничем они не могли ему помочь, расстояние слишком велико, конного калмыка не догонишь, мушкеты не заряжены, да если бы и заряжены были, выстрелить все равно не рискнешь. Эка сам не заметил, как его угораздило. Теперь, стреляя, он уже не зажмуривался, в этом он мог поклясться. Колол и рубил бог его ведает кого и как, покуда в руке вдруг ничего не оказалось. Услышав выстрелы в той стороне, он первым, обезумев от радости, кинулся туда, следом за бегущим врагом. А тут этот дьявол ухитрился схватить его за волосы и потащил бы волоком, ну точь-в-точь будто ржаной сноп, но левой рукой Эка успел ухватиться за хвост коня. Боль и гнев не притупили сознания, голова работала ясно и отчетливо. Как только понеслись по крутому косогору и лошадь сбавила ход, правая рука Эки живо скользнула за кафтан и выхватила небольшой, остро наточенный самодельный нож, которым он пользовался для точки косы; клинок проткнул запястье косоглазого да так засел в нем, что рукоять выскользнула из ладони Эки, а сам он грохнулся навзничь. Калмык взвизгнул, точно кошка, которой наступили на хвост, скорчился, чтобы зубами выдернуть гигантскую занозу, и исчез в кустах. Эка от гнева распалился еще больше; поднявшись на ноги, он потряс вслед кулаком и хрипло завопил:

— Ножик!.. Сатана, отдай мой ножик!

Калмыцкая орда исчезла в кустах, и когда выстрелы уже стихли, оттуда доносился только удалявшийся звериный вой. И снова, уже где-то дальше, загремели разрозненные выстрелы, по одному, по два разом, но от этого они казались еще оглушительнее. Видимо, и те две дружины находились именно там, где им было положено.

Клав со своими людьми заметил, что дружина Мартыня как будто заворачивает в гору. Он приказал Букису и Симанису зайти с севера и затем укрыться в логу на самом краю дороги. Клав решил, что Мартынь заметил калмыков, скачущих навстречу, и хочет их подстеречь в зарослях на холме. Оставив дружину за чащей можжевельника и прихватив с собой Бертулиса-Пороха, он спустился в неглубокий овражек, чтобы добраться к вожаку и спросить у него, как теперь действовать. Но покамест он, остановившись, удивленно разглядывал свежие конские следы у подножия, вверху за кустами внезапно зарычали собаки, загрохотали выстрелы, послышался дикий вой и визг. Вскрикнув и махнув рукой оставшимся за дорогой, старшой кинулся к кустам на холме, Бертулис-Порох, задыхаясь, трусил следом. Но когда они добрались до густых можжевеловых кустов в десятке шагов от зарослей на косогоре, заколыхались не только кусты, но и рослые березки и стволы рябин, а вой все нарастал, снова приближался ураган. Только успели они броситься на землю и укрыть головы за кустами можжевельника, как на гребень вылетели двое косоглазых и следом еще двое. Грохнули два мушкета, передние всадники скатились с лошадей, но задние, подлетев, в мгновение ока на скаку подхватили их и, как мешки, перекинули поперек лошадиных загривков. Перезарядить мушкеты стрелки не успели, из кустов вывалила свора калмыков, с добрый десяток. Сквозь рассеивающийся дым калмыки увидели Клава, который вскочил на ноги и уже заносил меч, норовя ударить покрепче, ощерились, точно хищные звери, прильнули к конским гривам и вскинули кривые клинки. Клав был не из робких, но и у него в глазах зарябило при виде этих вынырнувших из пекла дьяволов. Но те вдруг ни с того ни с сего дико взвизгнули, разом рванули в сторону коней, шарахнулись обратно в кусты и ринулись вниз по обочине дороги, — хруст кустов и нарастающие вопли давали знать, что следом за ними катится еще большая орда. Клав изумленно оглянулся: судорожно хватая меч, над кустом возвышался Бертулис-Порох, иссиня-черный, с огромными белками глаз, с перекошенным от страха ртом, с торчащими над головой ушами лисьей шапки. Д-да, выглядел он так, что даже на этих псоглавцев мог нагнать страху. Остальные ратники только тут и подоспели. Клав крикнул, они кинулись в кусты, стреляя наугад в самую гущу всадников. Когда здесь отгремели мушкеты, загрохотало где-то пониже — там люди Букиса и Симаниса в свой черед обстреливали уносящегося мимо них противника.

Стычка продолжалась минут десять-пятнадцать, не больше. Пороховой дым в котловине понемногу рассеялся. Люди Мартыня один за другим подтянулись с дороги на косогор. Обессиленные боем и бегом, они вяло опустились на землю, да так и сидели, долго с отвращением глядя вниз, где лежали два конских трупа, а рядом с ними убитый Мегисом калмык. Чуть поодаль от него валялась рука, судорожно сжавшая саблю, в самой середке лежал другой противник, видимо, скошенный пулей. Повсюду виднелись лужи крови, большие и маленькие; раненых и убитых наверняка было больше, но их утащили с собой. В красных брызгах примятые кусты, сквозь которые ускакали всадники; небольшая надломленная береза вся в крови, с ветвей еще и сейчас падали алые сгустки крови; казалось, что именно от этих темных луж, от этих пятен и исходит тошнотный запах. Ратники чувствовали себя такими разбитыми, будто они потерпели поражение, а не вышли победителями. Нет, совсем иначе представляли они себе битву… Кто послабее, лязгал зубами, другие, сдерживаясь, вздрагивали.

Гачу в икру вонзилась стрела; рана была не такой уж большой и опасной, но все-таки сильно кровоточила. Инта полила ее своим снадобьем и перевязала добела выстиранной холстиной. Гач, скривившись, вертел в руках смертоносную штуковину, потом сломал ее о колено, отшвырнул и сплюнул.

— Точно воробьев нас подбивают, срамотища да и только!

Нечто подобное угнетало и остальных. В народной песне говорилось о пулях и картечи в прусских пределах, а тут граница своей же земли, и гоняйся за какими-то желтолицыми страшилищами. Все это казалось не настоящей войной, а схваткой с оборотнями и лешими, которые не выходят грудь на грудь, а все хоронятся по кустам и, точно жуткие нетопыри, носятся кругом по ночам, смердят и ни на минуту не дают покоя.

Краукст из дружины Клава лежал, сжавшись в комок, и временами стонал, сам не понимая толком, что с ним в этой свалке приключилось. Куча калмыков налетела на него в кустах, он упал и на минуту потерял сознание. Вот он опять побрел в кусты, а выйдя оттуда, испуганно шепнул, что у него кровавый понос. Его раздели, Букис, понимавший кое-что в таких делах, ощупал Краукста всего как есть; ребра целы, может, конь наступил прямо на живот, какую-нибудь кишку раздавил. Пострадавший, бледный, стиснув зубы, старался не стонать — ему казалось, что от этого боль скорее пройдет. Кое у кого царапины на лице, они даже сами не могли сказать, не то это от стрел калмыцких, не то просто в кустах ободрались.

Оказалось, что и Медведь в числе раненых. Он подполз, повизгивая, и улегся у ног своего хозяина, стараясь зализать больное место на задней ляжке, до которого никак не мог дотянуться языком. И у него было сражение с двумя недругами — только наблюдать за ним в этой свалке было некому.

Оглядели поле битвы и окрестность. Кроме двух павших коней, двух трупов и наводящей жуть отрубленной руки, в котловине валялись еще две кривые сабли, колчан со стрелами и кожаный мешок. Вместе с разной рухлядью и тряпьем из мешка выкатились три каравая ржаного хлеба. Они тоже воняли сыромятной кожей, но Букис заверил, что запах держится только сверху, а если вымочить хлеб в воде, так можно съесть за милую душу. В кустах наверху лежал еще один конь с подстреленными задними ногами; чтобы он зря не мучился, Мегис прикончил его своим топором. На том косогоре, где в битву вступил вожак со своими ратниками, Криш нашел меч Эки, Инта принесла оставленный им мушкет. Эка все время сидел неподвижный, удрученный; равнодушно взял он свое оружие, но потом вдруг вскочил и потряс кулаком.

— Дьяволы проклятые! Эх, и ножик был! Как он у меня косу точил! Что по маслу шла!

Никто не смеялся над его потерей и неподдельным гневом. Симанис успокаивающе хлопнул его по плечу.

— Погоди, ужо мы до них доберемся!

Эка не слушал, никто не мог помочь его беде. Глядя в кусты, туда, где отступившие промяли след, он еще раз потряс кулаком.

— Не-ет, шалишь, я тебе его не оставлю!

С опушки рощицы выскочил Петерис и, размахивая руками, закричал:

— Ступайте сюда, эй, кто тут есть!..

Он нашел там полуживого человека. Ноги сложены крест-накрест и под коленями туго стянуты ремнями. Руки закручены за спину. Вместо одежды какие-то страшные лохмотья, местами сквозит голое иссиня-желтое тело; человек почти босой, пальцы ног разбиты, с засохшей кровью, левый глаз выбит и вытек, его черным роем облепили мухи. Ратники перерезали путы, расправили человеку руки, но он не вставал и даже не шевельнулся, а все же, видно, живой — лохмотья на груди поднимаются и опускаются; уцелевший, налитый слезами глаз тупо уставился в небо, верно, ничего не видя вблизи. Человека подняли и усадили, но он опять повалился навзничь, пристроить его в полусидячее положение удалось, только когда