Хейверс яростно резанул рукой воздух позади себя, словно прогоняя ее.

Марисса вернулась в свою комнату и села у туалетного столика. Прошло достаточно много времени, прежде чем она смогла вздохнуть полной грудью.

Гнев Хейверса был объясним, но пугал своей силой и тем, что обычно бывал очень редок. Марисса никогда не видела своего брата в таком состоянии. Было ясно, что он не сможет рассуждать здраво, пока не успокоится.

Завтра она поговорит с ним. Она расскажет все, даже о другом мужчине, которого встретила.

Марисса смотрела на себя в зеркало и думала о том, как тот человек прикасался к ней. Она подняла руку, снова ощущая то, что чувствовала, когда он сосал ее палец. Ей хотелось большего.

Ее клыки немного удлинились.

Интересно, какова на вкус его кровь?

Уложив Бет в постель ее отца, Роф пошел в свою комнату и надел белую рубашку и длинные мешковатые белые штаны. Он достал нитку крупного черного жемчуга из эбеновой шкатулки и стал на колени на полу рядом со своей кроватью, опираясь на пятки. Надел ожерелье, положил руки на бедра ладонями вверх и закрыл глаза.

Когда Роф успокоил дыхание, все его чувства обострились. Он мог слышать, как Бет ворочается в постели по ту сторону коридора, вздыхает, зарываясь в подушки. В остальном в доме было довольно тихо, у него были лишь смутные ощущения чьего-то присутствия. Поскольку некоторые братья ночевали в спальнях наверху, он мог слышать их шаги.

Он готов был поспорить, что Батч и Ви все еще говорят о бейсболе.

Роф улыбнулся. Этот человек — просто нечто. Один из самых агрессивных мужчин из тех, с которыми ему приходилось сталкиваться.

А что касается того, что коп нравился Мариссе? Ну что ж, им остается только ждать, к чему это приведет. Какие-либо отношения с представителями других видов были опасны. Конечно, братья спали со многими человеческими женщинами, но они проводили с ними не больше одной ночи, поэтому воспоминания можно было легко стереть. Если же были затронуты эмоции, и уже прошло некоторое время, хорошо промыть человеческие мозги становилось сложнее. Что-то стиралось не полностью. Всплывало на поверхность позднее. Доставляло людям неприятности.

Черт, может, Марисса собирается просто поиграть с парнем, а затем высосать его досуха. Что было вполне приемлемо. Но до тех пор, пока она либо не убьет его, либо не сделает своим, Роф собирался внимательно следить за этой ситуацией.

Вампир обуздал свои мысли и начал песнопение на Древнем языке, используя звуки, чтобы подавить свои мыслительные процессы. Поначалу ему было очень трудно вспоминать слова, он часто запинался. В последний раз, когда Роф молился, ему было лет девятнадцать-двадцать. Воспоминания об отце, сидящем рядом с ним и говорившем, что нужно делать, были притягательными и отвлекали внимание, но он заставил свой ум очиститься.

Жемчуг на его груди начал теплеть.

А затем он оказался во внутреннем дворике. Архитектура в итальянском стиле была сплошь белого цвета; мраморный фонтан, мраморные колонны, мраморный пол — все это испускало легкое свечение. Единственным ярким пятном являлась стайка певчих птиц, сидевших на белом дереве.

Он прервал молитву и встал на ноги.

— Так много времени прошло, воин, — донесся сзади величественный женский голос.

Он обернулся.

Миниатюрная фигурка, скользившая к нему, была полностью укутана в черный шелк. Ее волосы и лицо, кисти рук и ступни — все было закрыто. Она плавно приближалась к нему, не шла, а будто плыла по воздуху. Ее присутствие заставляло вампира чувствовать себя неуютно.

Роф склонил голову.

— Дева-Летописица, как Вы поживаете?

— Правильнее было бы спросить, как ты поживаешь, воин? Ты пришел, потому что ищешь перемен, не так ли?

Он кивнул. — Я…

— Ты хочешь, чтобы Соглашение с Мариссой было расторгнуто. Ты нашел другую и хочешь сделать ее своей шеллан.

— Да.

— Она та, которая тебе нужна. Дочь твоего брата Дариуса, который сейчас находится в Забвении.

— Вы видели его?

Она тихонько рассмеялась.

— Тебе не стоит меня расспрашивать. Я сделаю вид, что не заметила этого вопроса, потому что ты был вежлив, но не забывай о своих манерах, воин.

Твою мать.

— Прошу прощения, Дева-Летописица.

— Я освобождаю тебя и Мариссу от вашего Соглашения.

— Благодарю Вас.

Повисла долгая пауза.

Роф ждал ее решения по второй части своей просьбы. Он был чертовски уверен, что не собирается спрашивать.

— Скажи мне кое-что, воин. Ты считаешь свой собственный вид недостойным?

Он нахмурился, а затем быстро придал своему лицу безразличное выражение. Дева-Летописица не станет терпеть сердитых взглядов.

— Ну, воин?

Он понятия не имел, куда она клонит.

— Представители моего вида — сильная и гордая раса.

— Я не просила тебя сформулировать определение. Я спросила, что ты думаешь о них.

— Я защищаю их ценой своей жизни.

— И все же ты не хочешь возглавить свой народ. Таким образом, я могу предположить, что ты не ценишь своих подданных, и, следовательно, сражаешься, потому что тебе это нравится или потому что ищешь смерти. Какое из этих предположений верно?

На этот раз он не стал скрывать своего хмурого взгляда. — Моя раса продолжает существовать благодаря тому, что делаю я и мои братья.

— Только лишь существовать. На поверку численность сокращается. Не растет. Единственная постоянная колония — та, что обосновалась на Восточном побережье Соединенных Штатов. И даже ее представители живут изолированно друг от друга. Они не общаются. Торжества больше не проводятся. Ритуалы соблюдаются неофициально, если вообще соблюдаются. Нет никого, кто может быть посредником в спорах, никого, кто может дать им надежду. И Братство Черного Кинжала проклято. Нет никого среди оставшихся в нем, кто бы не страдал.

— У братьев есть свои… проблемы. Но они сильны.

— А должны быть еще сильнее, — она покачала головой. — Ты подвел свой род, воин. Ты предал свою цель. Так скажи мне, почему я должна удовлетворить твою просьбу о том, чтобы сделать полукровку королевой? — фигура, закутанная в черное, пошевелилась, как если бы она покачала головой. — Будет лучше, если ты просто продолжишь оказывать ей поддержку, и не станешь обременять свой народ еще одним бессмысленным номинальным главой. Теперь уходи, воин. Мы закончили.

— Мне хотелось бы сказать несколько слов в свою защиту, — выдавил Роф, стискивая зубы.

— А я не дам тебе такой возможности, — она отвернулась.

— Я умоляю Вас о милосердии, — он ненавидел произносить эти слова, и, судя по ее смеху, она знала об этом.

Дева-Летописица вернулась к нему.