Шестов с гордостью называл себя 'ненавистником разума', дерзновенно мечтая 'преодолеть Аристотеля'. Он - крайний иррационалист, поскольку отрицал возможность рационального постижения истины. 'Истина лежит по ту сторону разума и мышления' - утверждал Шестов. 'Чтобы увидеть истину, нужны не только зоркий глаз, находчивость, бдительность и т.п. - нужна способность к величайшему
137
самоотречению'. Необходимо отбросить 'естественную связь явлений' и 'категорический императив', всякое 'всеобщее и необходимое'. Истина в своей первозданности надмирна, она тождественна откровению, она есть Бог. Поэтому, согласно Шестову, 'все вероятия говорят за то, что человечество откажется от эллинского мира истины и добра и снова вернется к забытому Богу'. Разум разочаровывал его прежде всего потому, что не давал примирения с действительностью, с миром, в котором жизнь - 'бессмысленный, отчаянный крик или безумное рыдание'. Разуму неведома 'тайна вечного' - смерть, это 'самое непонятное, самое 'неестественное' из всего, что мы наблюдаем в мире'. И пытаясь успокоить человека, разум лишь обманывает его, уводит от действительности. Шестов полагал пределы разуму, который вследствие этого утрачивал свою универсальность, а следовательно, и общезначимость. 'На весах Иова скорбь человеческая оказывается тяжелее, чем песок морской, и стоны погибающих отвергают очевидности'. Шестов в конечном счете приходил к выводу об абсурдности и иррациональности человеческого мышления.
Человечеству не остается ничего другого, как только принять откровение, очистив его от 'условностей' разума. 'Там, где откровение, - писал Шестов, - ни наша истина, ни наш разум, ни наш свет ни на что не нужны. Когда разум обессиливает, когда истина умирает, когда свет гаснет - тогда только слова откровения становятся доступны человеку. И, наоборот, пока у нас есть и свет, и разум, и истина - мы гоним от себя откровение. Пророческое вдохновение, по самой природе своей теснейшим образом связанное с откровением, только там и тогда начинается, когда все наши естественные способности искания кончаются'. Шестов был решительно против того, чтобы 'на манер Филона, Соловьева или Толстого' примирять греческий разум с библейским откровением; все такие попытки, на его взгляд, приводят лишь к одному результату: 'к самодержавию разума'. Он по существу заново возродил аскетизм веры, подорванный традицией русского религиозного любомудрия. Это роднит его учение с 'византизмом' Леонтьева, хотя, возможно, Шестову и не понравилось бы такое сравнение.
Философия 'русского духовного ренессанса' не завершила своего развития в дореволюционной России: период ее цветения еще долго продолжался в изгнании, вызывая всеобщий интерес к духовным исканиям отечественных мыслителей.
138
1 Примечательно, что Соловьева не жаловал Л.Н. Толстой. В своем дневнике Д.П. Маковицкий приводит его слова: 'Самые наивные атеисты, материалисты мне несравненно ближе, чем эти Соловьевы'. 'Интеллигенты не замечают, - говорил он, - что рядом с ними в народе духовная жизнь идет'. Это лучшее подтверждение того, насколько глубока была поляризация религиозных исканий в русском обществе.
2 И Чаадаев отводил России подобную же роль 'совестного судьи' по делам всего человечества.
3 Для 'русского духовного ренессанса' характерна эта ориентация на 'новое откровение'. Например, Д.С. Мережковский в течение многих лет разрабатывал концепцию 'Новой Церкви'. В ее основе лежало противопоставление исторического христианства, которое по мысли Мережковского, исключало живое, диалектическое развитие учения Христа, новому религиозному сознанию, опирающемуся на идею синтеза 'духа' и 'плоти', воплощенного в Христе Грядущем, идею всемирного единения во Христе. Позднее Мережковский отождествил понятие 'Новой Церкви' с идеей 'Церкви св. Иоанна', проповедующей религию Св. Троицы - Отца, Сына и Св. Духа, в которой Отец - Слово Божие, Сын - 'плоть, воплощенная во Христе', т.е. антропологическое воплощение трансцендентального начала, и Св. Дух - субстанция, примиряющая в троичности два равнобожественных начала. Поразительно, но 'тринитаризм' Мережковского удивительным образом напоминает 'равносущую Троицу' протопопа Аввакума Петрова.
4 В предисловии к книге 'Добро в учении гр. Толстого и Ф. Нитше' (1900) Шестов писал: 'И вдруг на сцену является Белинский и требует отчета у вселенной за каждую жертву истории! За каждую - слышите? Он не хочет уступить за все мировые гармонии ни единого человека, обыкновенного, среднего, простого человека, которых, как известно, историки и философы считают миллионами, в качестве пушечного мяса прогресса. Это уже не гуманность и идеализм, а что-то иное'. Эту мысль Шестов повторил в одной из своих последних работ 'О перерождении убеждений у Достоевского' (1937): ' Ни Белинский, ни вслед за ним Достоевский никогда не соглашались принять этого ответа западной философии'.
126 :: 127 :: 128 :: 129 :: 130 :: 131 :: 132 :: 133 :: 134 :: 135 :: 136 :: 137 :: 138 :: Содержание
This page was saved using WebZIP 6.0.8.918 on 01/07/05 22:50:56.
Address: http://www.edulib.ru/storage.aspx/HTML/001/001/B2162/B2162Part21- 138.html
Title: Курс истории русской философии. • Size: 5936
138 :: 139 :: Содержание
ЛИТЕРАТУРА
а) Источник
