пределовИзгнанным после того, как он отведал бичей;Иль с Иисусом самим,[566] кого с берегов ГергесипскихНеблагодарный народ силой заставил уйти?Но ободрись, милый друг, и унынию не поддавайся,Доступ в сердце твое бледному страху закрой.Хоть и сверкают повсюду, куда ты ни глянешь, доспехи,Хоть отовсюду грозят меткие стрелы тебе,Меч не коснется ничей твоего беззащитного тела,Кровью твоею никто дротик свой не обагрит.Ты под эгидой господней пребудешь вовек невредимым.Бог — и ограда твоя, и нерушимый оплот.Вспомни, сколь многих мужей, служивших царю ассириян,Он у Сионских ворот за ночь одну истребил;[567]Как и в горах, и в долине к бегству принудил отряды,[568] Что на Самарию встарь древний направил Дамаск;Как, устрашая царей, рассеивал вражьи фалангиВ битвах, где воздух дрожал от завывания труб,Где белый день померкал от пыли, копытами взбитой,Где колесницы, как вихрь, сонный взметали песокИ оглашались просторы воинственным ржанием конским,Лязгом и свистом клинков, гулом и топотом толп.Так не теряй же надежды, последней утехи несчастных,И неудачи свои стойко преодолевай,Веря, что милостив бог, и минует лихая година,И возвратишься опять ты под отеческий кров.
Я не ведал еще, Аматузия,[570] сколь ты всевластна,Мне еще не обжег сердце пафосский огонь.[571]Стрелы твои, Купидон, считал я ребячьей игрушкойИ над величьем твоим дерзко смеялся порой.«Мальчик, — твердил я, — ты лучше преследуй пугливых голубок —Только такому врагу страх ты способен внушить;Иль, настреляв воробьев, почти себя пышным триумфом:Бо́льших трофеев, дитя, ты не стяжаешь вовек.Так для чего ты грозишь всему человечеству луком?Твой дурацкий колчан ужас в мужей не вселит».Эти насмешки лишь пуще разгневали сына Киприды,Ибо бессмертного нет вспыльчивей, нежели он.Дело было весной, и над городом день занимался,Майским лучом озарив острые кровли домов;Я же взор устремлял вослед отступающей ночи:Был усталым глазам утренний свет нестерпим.Вдруг у постели моей крылатый Амур появился.Бога я сразу признал в нем по колчану его,И величавой осанке, и ласково-грозному взору,И полудетскости черт рдевшего гневом лица.Был он прелестью схож с Ганимедом,[572] Юпитеру милым,Что на Олимпе нектар богу влюбленному льет,Или с пленившим наяд и навеки похищенным имиГилом,[573] который на свет Феодамантом рожден,И не портил ее, а, напротив, усиливал толькоГнев, разгоравшийся в нем с каждым мгновеньем сильней.Рек он: «Коль скоро, несчастный, примера других тебе мало,Мощь десницы моей ныне изведаешь тыИ, оказавшись одной из жертв моего самовластья,В людях почтенье ко мне казнью своей укрепишь.Разве ты позабыл, что и сам победитель Пифона[574]Должен был передо мной гордую шею склонить?Разве, к Пенеевой дочери страсть ощутив, не созналсяФеб, что больнее разят стрелы мои, чем его?Даже парфяне, которые бегством победу стяжают,[575]Луком владеют не столь ловко и метко, как я.Мне в искусстве стрельбы был не равен охотник кидонский,[576] Первенство в ней уступил женоубийца Кефал.[577]Верх неизменно я брал над Гераклом и другом Геракла.[578] Был побежден — и не раз — мною гигант Орион.[579]Вздумай предвечный Юпитер метнуть в меня молнию с неба,Я бы ее упредил острой стрелою своей.Если ж по-прежнему ты трепетать предо мной не желаешь,Я в назиданье тебе в сердце тебя поражу,И не надейся, глупец, что от ран защитит тебя музаИль уврачует змея Феба-целителя их».[580]Так он промолвил и, за спину лук золоченый закинув,Скрылся, чтоб отдых вкусить на материнской груди.Я же улыбкой ответил на эти ребячьи угрозы:Страха мальчишка-божок мне ни на миг не внушил.Часто гулял я тогда, подражая согражданам в этом,То по садам городским, то по окрестным лугам.Мимо меня взад-вперед то и дело со смехом сновалиДевы, чьи лица равны лику богинь красотой.Полдень при их появлении вдвое светлей становился,Делалось солнце само ярче от блеска их глаз.Зрелище это в унынье меня не ввергало — напротив,С юною пылкостью им тешил я душу и взгляд.Ни подавить любопытство, ни скрыть восхищенье не в силах,Я при встрече порой в очи им очи вперял.
