большая часть акций, и сейчас пришло время ввести обложение. Или это, или крах. Если я пойду ко дну, вам попадет так здорово, что вы и не узнаете, что вас ударило. Мелюзга может разбегаться, но вы — крупная рыба — не смеете. Этот корабль не потонет, пока вы останетесь на нем. Но если вы вздумаете его покинуть, вы наверняка потонете раньше, чем доберетесь до берега. Это обложение должно пройти.

Крупные оптовые склады, поставщики его отелей и прочая публика, постоянно требовавшая уплаты, должны были пережить жаркие полчасика. Он призвал их в свою контору и продемонстрировал последний образчик того, что можно и чего нельзя.

— Клянусь небом, вам придется меня поддержать! — сказал он им. — Если вы думаете, что это приятная салонная игра в вист и вы можете подняться и уйти домой, когда вам вздумается, то вы чертовски ошибаетесь. Слушайте, Уоткинс, пять минут назад вы заявили, что больше выдержать не можете. Теперь позвольте сказать вам несколько слов. Вы выдержите. И будете поставлять мне провиант и брать мои бумаги, пока не минуют тяжелые времена. Как вы это сделаете, дело ваше — не мое. Вы помните, как я поступил с Клинкером и Альтамонт-Трестом? Я знаю изнанку вашего дела лучше вас самих, и если вы попытаетесь меня сбросить, я вас разорю. Даже если мне придется самому обанкротиться, я урву минутку, чтобы ухватиться за вас и утащить вместе с собою на дно. Мы или вместе потонем, или вместе выплывем, и я думаю, в ваших же интересах удержать меня в этом болоте на какой-нибудь кочке.

Пожалуй, самое жестокое сражение он выдержал с акционерами Объединенной водопроводной компании, ибо здесь он настоял на том, чтобы вся колоссальная прибыль этой компании была ссужена ему, и ею он пользовался для укрепления своего боевого фронта. Однако он никогда не зарывался в своей неограниченной власти. Он требовал жертв от людей, чье благосостояние было связано с его, но если кто- нибудь из них оказывался прижатым к стенке, Пламенный всегда являлся на помощь и помогал ему встать на ноги. Только сильный человек мог справиться со всем этим в такой напряженный момент, а Пламенный был именно таким человеком. Он крутился и изворачивался, строил планы и интриговал, расправлялся с более слабыми, удерживал в рядах сражавшихся малодушных и не щадил дезертиров.

Наконец в начале лета все стало приходить в порядок. И однажды Пламенный совершил то, чему не было в прошлом примера. Он оставил контору на час раньше, чем обычно, ибо впервые с момента наступления паники в конторе не оказалось никакой неотложной работы. Перед уходом он завернул поболтать в кабинет Хегэна и, прощаясь, сказал:

— Хегэн, все мы выпутались. Мы вылезаем из ссудной кассы в наилучшем виде, и мы выйдем, не оставив за собой ни одного непогашенного долга. Самое скверное позади, и уже скоро конец. Еще недели две придется натягивать поводья, время от времени еще будет случаться недохватка в деньгах или неурядицы, а затем мы можем выйти и поплевать на руки.

На этот раз он изменил свою программу. Вместо того чтобы идти прямо в свой отель, он начал обход баров и кафе, в каждом выпивал по коктейлю, а если встречал знакомых, то по два и по три. Приблизительно через час он заглянул в кафе «Парфенон», чтобы пропустить последний коктейль перед обедом. К тому времени он был уже приятно разогрет алкоголем и находился в самом веселом и добродушном настроении. У стойки несколько молодых людей развлекались старой игрой: положив локоть на стойку, они пытались опустить вниз руку противника. Один широкоплечий молодой великан опускал каждую протягивающуюся к нему руку, и локоть его ни разу не дрогнул.

Пламенный заинтересовался.

— Это — Слоссон, — сказал ему трактирщик в ответ на его вопрос. — Он в этом году побил мировой рекорд в метании диска. Молодчина парень, что и говорить…

Пламенный кивнул и, подойдя к нему, оперся локтем о стойку.

— Я хочу сделать маленькую пробу, сынок, — сказал он.

Молодой человек рассмеялся, и руки их сцепились; к удивлению Пламенного, его собственная рука довольно быстро должна была опуститься.

— Держись, — пробормотал он. — Еще разок. Должно быть, я не приготовился.

И снова руки их сцепились. Это произошло быстро. Наступательная атака Пламенного немедленно перешла в оборону, и, тщетно сопротивляясь, его рука вынуждена была опуститься. Пламенный был ошеломлен. Тут не было трюка. Сноровка у обоих была одинаковая, и, быть может, у Пламенного даже большая. Сила — одна сила помогла тому победить. Он заказал выпивку и, все еще недоумевая, задумчиво поднял свою руку и посмотрел на нее, как на какой-то новый, странный предмет. Этой руки он не знал. Конечно, все те годы у него была не такая рука. Старая рука? Да ведь для нее было бы забавой опустить руку того молодца. Но эта рука — он продолжал смотреть на нее с таким тревожным недоумением, что вызвал взрыв хохота у молодых людей.

Этот смех заставил его прийти в себя. Сначала он к нему присоединился, а потом лицо его стало серьезным. Он наклонился к победителю.

— Сынок, — сказал он, — дай я тебе скажу по секрету. Уходи отсюда и брось пить, пока не втянулся.

Молодой человек покраснел от гнева, но Пламенный настойчиво продолжал:

— Слушай своего папеньку и дай ему сказать несколько слов. Я и сам еще молод, только уж не таков, каким был раньше. Несколько лет тому назад для меня опустить твою руку было бы так же легко, как поколотить детишек в школе.

Слоссон смотрел недоверчиво, а остальные усмехались и, обступив Пламенного, подстрекали его.

— Сынок, я не занимаюсь проповедничеством. Это я в первый раз приношу покаяние, и ты сам меня принудил. Я кое-что видел на своем веку, я не требователен, как ты сам можешь заметить. Но дай мне тебе сказать тут же напрямик: я стою, одному дьяволу известно, сколько миллионов, и я наверняка выложил бы их все сюда на стойку, чтобы заставить твою руку опуститься. Иными словами, я отдал бы всю добычу, только чтобы вернуться назад к тому, с чего начал, когда спал еще под открытым небом и не жил в городских курятниках, распивая коктейль и разъезжая в автомобиле. Сынок, вот какое мое дело, и вот что я об этом думаю. Игра не стоит свеч. А ты лучше побереги себя и подумай над моим советом. Покойной ночи.

Он повернулся и, пошатываясь, вышел из бара, но впечатление от его речи было в значительной степени испорчено тем фактом, что он был явно пьян.

Все еще недоумевая, Пламенный вернулся в свой отель, пообедал и собрался лечь спать.

— Проклятый повеса! — бормотал он. — Как ни в чем не бывало опустил мою руку. Мою руку!

Он поднял преступную руку и посмотрел на нее с глупым удивлением. Рука, которая никогда не была бита! Рука, которая заставляла корчиться великанов Сёркл! А мальчишка из колледжа, со смеющейся физиономией, опустил ее дважды! Диди была права. Он был уже другой — не прежний Пламенный. Положение стоило того, чтобы серьезно подумать, — серьезнее, чем он думал раньше. Но сейчас не время. Утром, выспавшись, он вникнет хорошенько.

Пламенный проснулся, по обыкновению, с пересохшим горлом и губами, напился воды из кувшина, стоявшего подле его кровати, и нащупал ход мыслей, прерванный накануне ночью. Он вспомнил об ослаблении финансового напряжения. Наконец-то положение налаживалось. Как он сказал Хегэну, теперь требовались только натянутые вожжи и осмотрительная игра. Впереди их несомненно ждали неурядицы и опасности, но не столь серьезные, как те, какие они уже перенесли. Его сильно поколотили, но он выбрался с неполоманными костями, чего не могут сказать о себе Симон Долливер и многие другие. Ни один из его деловых друзей не разорился. Он принудил их стоять в рядах, чтобы только спасти его, а тем самым они спасли и себя.

Его мысли перешли к приключению у стойки в «Парфеноне», где молодой атлет заставил его руку опуститься. Это событие уже не ошеломляло его, но он был потрясен и огорчен, как может огорчаться только сильный человек, потерявший свою силу. А результат был слишком очевиден, чтобы он мог обмануть хотя бы себя самого. Он знал, почему его рука опустилась. Не потому, что он был стариком. Он был как раз в