стратегии размещения сбережений, о банкоматах, новых средствах для стирки и о распылителях, загоняющих краску в самые дальние углы, куда не достанет кисть. Эти новости приходили, словно с другой планеты. У него был самый мягкий сорт туалетной бумаги, но он не имел ни малейшего понятия, где можно его купить. Ему не нужно было даже свинчивать утром колпачок с тюбика своей зубной пасты или менять лезвие бритвы — все это делали за него, все. Его жизнь была такой нереальной, такой далекой от действительности, как будто от невзгод его отгораживала позолоченная клетка. Даже девушки, которых подыскали ему, идя навстречу его природным потребностям, звали его «сир» не только при первой встрече или на публике, но и когда они были наедине, в постели, когда между ними не было ничего, кроме пота энтузиазма, и когда они показывали ему, как остальной мир проводит свободное время.

Он старался изо всех сил, делая все, чего от него ждали, и даже больше. Он выучил валлийский, пешком прошел Шотландское нагорье, командовал собственной яхтой, водил вертолеты, с парашютом прыгая с пяти тысяч футов, председательствовал в благотворительных комитетах, открывал отделения больниц и срывал покрывала с мемориальных досок, смеялся в ответ на обидные высказывания и достойные сожаления пародии, игнорировал прямые оскорбления, кусал губы, выслушивая злобную клевету о своей семье, подставлял другую щеку и ползал на животе по грязи и мусору тренировочного военного полигона точно так, как сейчас от него ждали ползания по грязи и нечистотам Флит-стрит. Он сделал все, о чем его просили, но им этого мало. Чем больше он старается, тем более жестокими становятся их жесты и выкрики. И его работа, и его обязанности вышли за пределы человеческих сил.

Он посмотрел на свой лысеющий костлявый череп, так похожий на отцовский, и на мешки под глазами. Он уже видел утренние газеты, отчеты о дебатах, домыслы и инсинуации, безапелляционные высказывания ведущих обозревателей, которые писали о нем либо так, словно близко знали его и могли заглянуть ему в душу, либо так, словно он не существовал как человек. Для них он был предметом, вещью, которую можно предъявить в обоснование законности их положения, с помощью которой можно резать ленточки на их церемониях и которая помогает поддерживать большие тиражи газет.

Голубые глаза от усталости и сомнений налились кровью. Каким-то образом нужно найти в себе мужество, поискать выход до того, как они сломят его окончательно. Какой выход? Против воли рука его начала медленно дрожать, мысли смешались, и кружка для зубной щетки вся затряслась. Побелевшие от напряжения мокрые пальцы сжали фарфор, пытаясь сохранить контроль, но кружка, словно одержимая, выскользнула из руки, ударилась о край ванны и грохнулась о выложенный плиткой пол. Он следил за ней как зачарованный, словно перед ним разыгрывался фантастический трагический балет. Кружка сделала несколько мелких прыжков, поворачиваясь ручкой так и этак, как будто насмехаясь над ним и маша ему рукой, пока наконец не перевернулась и не разлетелась на сотню мелких и острых кусочков.

Вот и его любимой кружки нет. И в этом виноваты тоже они.

— Разве нельзя было пойти на финал кубка, Тим? Ты же знаешь, как я ненавижу футбол. — Урхарту уже приходилось повышать голос, чтобы перекричать гул стадиона, а матч еще даже не начался.

— Финал только в мае, и у нас нет времени.

Острый взгляд Стэмпера шарил по сторонам. Нытье босса не могло испортить ему удовольствия, а страстным болельщиком он стал еще с тех пор, когда ростом был не больше мяча. В любом случае это был пункт программы — рубаха-парень премьер среди народа и переживает вместе с ним. Возможно, прессу это удивит и озадачит, но только до марта, как полагал Стэмпер. Случай был идеальный: переполненный стадион и квалификационный матч против старых соперников, немцев. Воспоминания о победоносных войнах и поражениях в кубковых матчах раззадорили и переполненные трибуны, и избирателей, прикованных к своим телевизорам. Как Стэмпер не раз напоминал упирающемуся Урхарту, у футбольных болельщиков денег, возможно, не столько, сколько у любителей оперы, но голосов у них куда больше, и нужно, чтобы Урхарта видели рядом с ними. Это поможет им отстоять честь нации.

Рев стадиона усилился, когда по нему прокатилась «мексиканская волна»: болельщики вскакивали со своих мест, будто припоминая славные стычки своих отцов и дедов с фрицами на Сомме, под Верденом, при Вими Ридж и в бесчисленных других местах. Ложа для очень важных персон была замусорена полупустыми бутылками, толстыми футбольными начальниками и журналами с последними новостями о порочных связях и даже еще более грязными сплетнями из спален. Ни одна из этих вещей премьера не интересовала, и он, сгорбившись, сидел с отрешенным видом, спрятавшись в полы своего пальто, а Стэмпер с заднего ряда через плечо Урхарта заглядывал на экран карманного телевизора размером не больше трех дюймов, по которому премьер смотрел вечерние новости.

— Если хотите знать мое мнение, то для бикини она уже слишком стара, — пошутил Стэмпер.

На жидкокристаллическом экране был сделанный телеобъективом «пиратский» красочный снимок, где в легком дрожании знойного воздуха вполне узнаваемая принцесса Шарлотта резвилась на уединенном пляже. Тропические краски были потрясающи.

— Ты несправедлив к нашей королевской семье, Тим. Она не делает ничего предосудительного. В конце концов, это не преступление, когда принцессу можно увидеть на пляже с загорелым спутником, даже если он гораздо моложе и стройнее нее. Точно так же не важно, что только неделю назад она каталась на лыжах на швейцарском курорте. Ты просто не представляешь себе, как тяжко трудится королевская семья. И мне не по душе такое свойство британского характера, как зависть. Из того, что мы сидим здесь на январской стуже, рискуя отморозить себе яйца, не следует, что мы можем осуждать тех, кому повезло больше нашего.

— Боюсь, не все разделяют твой благородные принципы.

Урхарт поплотнее обернул свои колени чехлом с автомобильного сиденья и подкрепился из термоса горячим кофе, изрядно сдобренным виски. Верхом на Салли он еще мог бы попытаться представить себя молодым человеком, но не на этом морозе, когда изо рта шел пар.

— Кажется, ты прав, Тим. Все больше сенсационных историй о том, сколько раз в прошлом году она побывала на курортах, сколько ночей провела в разных концах страны не с принцем, когда она в последний раз видела своих детей. Бульварная пресса в невинном снимке на пляже может усмотреть все, что угодно.

— Ладно, Френсис, к чему ты клонишь?

Урхарт повернулся на своем сиденье к Стэмперу, чтобы тот мог лучше слышать его в гуле стадиона, и отпил еще глоток кофе.

— Вот я о чем подумал. Срок соглашения о средствах на содержание королевской семьи скоро истекает, и мы уже начали переговоры с ними о соглашении на следующие десять лет. Дворец предъявил довольно длинный список расходов, обосновав его инфляционными ожиданиями, которые многие назвали бы завышенными. Разумеется, это только запрос, возможен торг, но мы не обойдемся с ними слишком круто. Хотя в наше время, когда всем приходится затягивать пояса, было бы легко нажать и на них, мотивируя это тем, что они должны нести бремя наравне со всеми нами. — Он выгнул бровь дугой и улыбнулся. — Но это было бы близоруко, ты не думаешь?

— Поясни, Френсис. Твои мысли ускакали так далеко от моих, что, боюсь, я не совсем тебя понял.

— Будем считать это комплиментом. Слушай и учись, Тимоти.

Урхарт упивался разговором. Стэмпер умен, очень умен, но у него нет захватывающей дух политической перспективы, открывающейся из окон дома номер десять. Кроме того, у него нет Салли.

— В газетах я все время читаю, что мы движемся к… к конституционному, скажем так, противостоянию короля и премьер-министра, в котором король, похоже, пользуется значительной, если не сказать слепой, поддержкой населения. Если я урежу его расходы, меня обвинят просто в детском поведении. Напротив, если я захочу быть щедрым, то этим докажу свою широту ума и ответственность.

— Как всегда, — хихикнул председатель партии.

— К сожалению, пресса и публика имеют довольно упрощенное представление о государственном финансировании королевской семьи как о зарплате короля и его родственников: они считают это платой за