нее, разумеется. Но было бы чертовски жаль, если бы пропал даром весь накопленный за эти годы опыт. Вот бы найти какой-нибудь способ, чтобы я мог и дальше приносить пользу, ну, ты понимаешь. Работать и дальше на пользу стране. И партии, само собой.
— Так чего же ты все-таки хочешь, Джереми? — спросил Стэмпер, уже отлично зная, куда клонит Колторп.
— Я готов к любым предложениям, но титул лорда был бы самым замечательным вариантом. Не для меня, разумеется, а для моей девочки. После всех этих лет это так много значило бы для нее. Особенно если… ну, ты понимаешь, ей, возможно, не так уж долго осталось бы и радоваться этому.
Играя в непринужденную, случайную беседу, Колторп продолжал плескать водой и брюки у него впереди стали совершенно мокрыми. Он понял, что выглядит идиотом, с силой закрутил оба крана и повернулся к Стэмперу. Манжеты у него тоже были мокрыми.
— Я могу рассчитывать на твою поддержку, Тим, поддержку партийной машины?
Отвернувшись от него, Стэмпер направился к электрической сушилке. Ее громкое гудение вынудило Колторпа последовать за ним через всю комнату, а их обоих — повысить голос.
— До следующих выборов уходит в отставку довольно много депутатов, Джереми. Боюсь, многие из них захотят получить место в палате лордов.
— Я не стал бы просить это ради себя, исключительно ради жены. Я никогда не чурался трудной работы, не отлынивая, как некоторые другие.
— Последнее слово, разумеется, за Френсисом. Он перед нелегким выбором: кому отдать предпочтение.
— Я голосовал за Френсиса, — это была ложь, — и я буду верен ему.
— Действительно будешь? — бросил Стэмпер через плечо. — Верность он ценит выше всего.
— Клянусь. Все, что вы оба захотите. Можете на меня положиться.
Сушилка внезапно прекратила свое злобное верещание, и вдруг наступила благоговейная, почти как в церкви, тишина. Стэмпер повернулся к Колторпу и в упор, с расстояния в несколько дюймов, посмотрел ему в глаза.
— Мы действительно можем положиться на тебя, на твою верность, Джереми?
Колторп кивнул.
— Даже если речь зайдет о короле?
— О короле? — поперхнулся Колторп.
— Да, Джереми, о короле. Ты сам видел, как он раскачивает лодку, а Френсис боится, что этим дело не кончится. Дворец нуждается в напоминании, и очень твердом, о том, в чьих руках бразды правления.
— Но я не уверен…
— Верность, Джереми. Вот что отличает тех, кто получает от правительства желаемое, от тех, кто его не получает. Оно неприятно, это связанное с дворцом дело, но кто-то должен встать и защитить важные государственные принципы, которым грозит опасность. Сам понимаешь, Френсис этого сделать не может, во всяком случае, пока он формально не выбран премьер-министром. Это создало бы конституционный кризис, которого он ни в коем случае не желает. Избежать его можно только в одном случае: если найдется кто-то, кто не является министром, но обладает влиянием и авторитетом, — как ты, Джереми, — и кто напомнит дворцу и общественности, что поставлено на карту. Это самое малое из того, что Френсис мог бы ожидать от своего верного сторонника.
— Да, но… попасть в палату лордов ценой нападения на короля?
— Не нападения, а напоминания о высоких государственных принципах.
— Но ведь именно король назначает новых пэров…
— Исключительно по рекомендации премьер-министра. И король не может отклонить эту рекомендацию.
— Совсем как в «Алисе в стране чудес»…
— Как и многое из того, что говорят из дворца.
— Мне надо немного подумать.
— Подумать о своей верности? — Голос Стэмпера стал резким и обвиняющим. Его губы презрительно скривились, а в глазах появился отблеск адского огня. Не говоря больше ни слова, председатель партии повернулся на каблуках и направился прямо к выходу. Его рука уже лежала на отполированной латунной ручке двери, когда Колторп понял, что мечтаниям конец, если разговор будет прерван вот этой дверью.
— Я сделаю это! — взвизгнул он. — Я знаю свой долг, Тим. Я сделаю это.
От напряжения и смущения он тяжело дышал. Пытаясь взять себя в руки, вытер ладони о свои брюки.
— Ты можешь положиться на меня, старина.
Не сводя с него глаз, Стэмпер изобразил губами самую холодную из своих улыбок. Потом закрыл за собой дверь.
Ленч начался превосходно. И Мики Квиллингтон, и его двоюродный брат, лорд Чесхолм Кинсэйл, знали толк в кларетах, а в винном погребе палаты лордов было что выбирать. Они остановились на «Леовиль-Бартоне», но не могли решить, будет ли это урожай 83-го или 85-го года, поэтому, заказав по бутылке и того, и другого, спокойно предались уютной послеобеденной атмосфере парламентской столовой с ее элегантными панелями красного дерева и внимательными официантами. Чесхолм был на добрых два десятка лет старше и значительно богаче Квиллингтона, и бедствующий молодой пэр хотел воспользоваться этим ленчем, чтобы воззвать к семейной солидарности, которая должна была выразиться в аренде его родственником нескольких сот акров оксфордширских земель Квиллингтона на весьма щедрых условиях. К сожалению, выбранная тактика оказалась ошибочной: кларет оказал на старшего пэра столь сильное действие, что тот уже не мог ни на чем сосредоточиться и только без конца выкрикивал, что в Оксфордшире он никогда не жил. Счет, хотя и учитывавший значительную скидку, отражал и выдающееся качество вина, и Квиллингтон чувствовал себя выбитым из седла. Вся надежда была теперь на то, что к чаю старый греховодник прочухается.
На заседание палаты лордов они явились для того, чтобы выступить с возражениями против законопроекта, предусматривавшего полное запрещение охоты на лисиц, и к тому времени, когда они заняли свои места на темно-красной марокканской скамье в Готическом зале, дебаты продвинулись уже довольно далеко. Чтобы заснуть, Чесхолму понадобилось всего несколько минут, а ссутулившийся Квиллингтон сидел, почти упираясь подбородком в свои колени, и со все нарастающим раздражением слушал выступление бывшего преподавателя политехнического института, которому пожизненное звание лорда было пожаловано недавно за усердие в изучении профсоюзных проблем, базировавшееся на его твердой вере в коррумпированность и обреченность тех, кто наследное владение землей считает своим божественным правом. Дебаты в палате лордов проходят в куда менее помпезном и язвительном духе, чем в нижней палате, благодаря аристократической и почти семейной атмосфере, но отсутствие прямого хамства не мешает пэрам излагать свою точку зрения энергично и доходчиво. Из зала заседаний, битком набитого, в противоположность обычному, наследственными пэрами и родовитыми заднескамеечниками из далеких сельских округов, несся рев задетой гордости, подобный реву загнанного в угол кабана. Такое проявление чувств было необычно для верхней палаты, но необычна была и такая концентрация наследных пэров на мероприятии, не являющемся ни государственными похоронами, ни королевской свадьбой. Пусть это собрание лордов не было ни рядовым, ни самым лучшим, но зато их превосходительства лорды предстали здесь во всей своей красе.
Квиллингтон прочистил свою глотку — дебаты грозили испортить приятное ощущение, оставленное кларетом. Пэр-политехник перенес свои нападки с самой охоты на лис на тех, кто ею занимается, и Квиллингтон почувствовал себя глубоко оскорбленным. Он не принадлежал к числу тех, кто грубо попирает чужие права; он не согнал ни одного арендатора со своей земли, а когда во время охоты неумышленно наносил ущерб, он всегда его возмещал. Черт побери этого лгуна! Квиллингтоны всегда охраняли природу. Это стоило им их состояния и здоровья отца, после смерти которого матери не осталось ничего, кроме долгих лет горького вдовства. И вот приходит олух, который всю свою жизнь только и делал, что за поправленную на инфляцию зарплату читал по бумажке лекции в прокуренной аудитории, и объявляет его
