уничтожились все середины — нет на земле никаких середин. Ни цветов, ни оттенков, &# 8196; ничего нет — кроме цвета, красящего в белый цвет, и красного, кровавящего цветом крови. Багровое все становилось багро́вей. Белое все белей и белее. Иван через царства шагает по крови, над миром справляя огней юбилеи. Выходит, что крепости строили даром. Заткнитесь, болтливые пушки! &# 8195;Баста! Над неприступным прошел Гибралтаром. И мир океаном Ивану распластан. (А в Чикаго на пляже выводок шлюх беснованием моря встревожен. Погоняет время за слухом слух, отпустив небылицам вожжи.) Какой адмирал в просторе намытом так пути океанские выучит?! Идет, начиненный людей динамитом. Идет, всемирной злобою взрывчат. В четыре стороны расплылось &# 8195;тихоокеанское лоно. Иван без карт, без компасной стрелки шел и видел цель неуклонно, как будто не с моря смотрел, &# 8195;а с тарелки. (А в Чикаго до Вильсона док атился вал, брошенный Ивановой ходьбою. Он боксеров, стрелков, фехтовальщиков сзывал, чтобы силу наяривать к бою.) Вот та́к открыватели, так Колумбы сияли, когда Ивану до носа — как будто с тысячезапахой клумбы — земли приближавшейся запах донесся. (А в Чикаго боксеров распирает труд. Положили Вильсона наземь и… ну тереть! Натирают, трут, растирают силовыми мазями.) Сверльнуло глаза́ маяка одноглазье — и вот в мозги, в глаза,
