несколько минут вышел оттуда с дочерью Волохова. Та ему что-то говорила, а старик расспрашивал. Потом, сев в сани, он со своим спутником укатил обратно.
Сурко считал, что Костров и Бойко допустили оплошность. Следовало не торопиться с уходом из дома, а подождать часок. Тогда бы удалось захватить еще двух фашистских приспешников.
На этот раз Сурко явно ошибался. Неизвестным стариком и «фашистским приспешником» был, вне всяких сомнений, Дмитрий Карпович Беляк. Было условлено, что он появится в деревне не ранее семи вечера и желательно с кем-нибудь из свидетелей. Беляк так и поступил, захватив с собою одного из работников управы.
— Этот неизвестный, что заходил в дом, действительно старик? — спросил Добрынин.
— Не хочу брехать… — ответил Сурко. — Ночью можно и ошибиться… По голосу вроде как пожилой.
— Ладно, товарищ Сурко. Спасибо, что пришел и сообщил, — поблагодарил его Зарубин. — Если еще раз появится — скажи, мы его подкараулим и словим… Обязательно словим, — добавил он, сдерживая улыбку.
— Да нет, теперь его не споймать, — с разочарованием заметил Сурко.
— Ты только за этим, батенька мой, и приходил? — тоже улыбаясь, спросил Пушкарев.
— Еще есть дело.
Сурко расстегнул полушубок, достал из внутреннего кармана пиджака небольшой голубой конверт и подал его Зарубину.
Не поинтересовавшись, кому адресовано письмо, Зарубин разорвал конверт, извлек из него маленький листок бумаги и, быстро пробежав глазами, обвел всех недоуменным взглядом.
— Не понимаю. Убейте — ничего не понимаю! — И он прочел вслух: — «Дорогие товарищи! Я жив. Далеко меня завезли, но теперь я уже близко от родного края. Доберусь или подохну. Ваш Бакланов».
Рузметов растерянно поднялся с места.
— Тьфу… Тьфу, — сплюнул Пушкарев, — что-то невдомек мне. Дай-ка я сам прочитаю. — И, взяв из рук Зарубина письмо, медленно прочел его вслух.
— Ничего не происходит в природе такого, что не должно происходить, — съязвил Добрынин.
— Да, да… — подхватил Пушкарев. — Вот именно так и выходит.
— Воскрес из мертвых! — радостно воскликнул Рузметов. — Значит, при взрыве в гостинице он не погиб. А мы его зачислили в покойники. Вот узнает Беляк!…
— Значит, жить ему сто лет! — рассмеялся Зарубин.
— Как же попало к тебе это письмо? — спросил Костров у Сурко.
— Жена Бакланова живет по соседству. Она и передала.
Как попало письмо к Баклановой, Сурко не знал.
5
Ночь. Канун Нового сорок третьего года. Большая заснеженная поляна, огражденная черной стеной леса. Снег по колено, пушистый, мягкий. Мороз — за тридцать градусов. Лес угрюм и молчалив.
Партизаны слушают своего начальника штаба. Рузметов посматривает на часы и говорит спокойно, не торопясь, дорожа каждым словом:
— Наступление наших войск продолжается. Эта весть, пожалуй, самая радостная для сердца советского человека, сердца партизана. Красная армия идет на запад. Удар за ударом наносит она зарвавшимся гитлеровцам. Только в среднем течении Дона за последние десять дней бойцы Красной армии освободили от оккупантов более восьмисот населенных пунктов…
Пар от дыхания сотен людей клубами поднимается в морозный воздух и тает в нем. Мигают огоньки цигарок. Партизаны вслушиваются в каждое слово молодого командира. Все надо запомнить. Завтра многие из них пойдут в села и расскажут крестьянам о последних событиях на фронте, сообщат, сколько взято пленных, сколько разбито и захвачено немецких танков, орудий, сколько сбито самолетов, какие потери понес враг в живой силе. Народ знает, что победа измеряется не только пройденными километрами.
— Слово за нами, товарищи! — продолжал Рузметов. — Новый год надо отметить новыми ударами. Мы сегодня в штабе бригады рассмотрели и утвердили план тринадцати операций. Есть среди них простые и сложные, большие и малые, трудные и легкие, но все их надо осуществить. Это дело партизанской чести. И крайний срок — завтрашняя ночь…
Рузметов поднял руку с часами к самым глазам и умолк, вглядываясь в светящийся циферблат.
— Ну вот, дорогие друзья, — продолжал он взволнованно, — вот и Новый год… Сейчас, в эту минуту, в Москве кремлевские куранты отбивают двенадцать ударов. Их слышат на Дальнем Востоке, на севере, на юге, в окопах и землянках на фронте, в цехах заводов, в колхозных клубах… Мы с вами не слышим курантов, но они бьют и для нас. Разрешите мне по поручению бюро подпольного окружкома и командования бригады поздравить вас с Новым сорок третьим годом, который приблизит победу и разгром врага… Мы не можем поднять новогодних бокалов по той простой причине, что их нечем наполнить. Так давайте вместо этого прокричим наше победное «ура». Пусть враг слышит и чувствует, что мы готовы к бою. За победу! Ура!
Многоголосый протяжный клич прогремел над поляной подобно грому и раскатился эхом по лесным просторам.
А с утра боевые группы покинули лагерь и вышли на новогодние задания.
Пушистый иней покрыл деревья и строения небольшого поселка, в котором до войны находился стекольный завод. Густой лес вплотную подошел к поселку. Дым из труб курчавыми столбиками поднимается над домами и растворяется в черном небе.
В натопленной большой избе, где размещаются местные полицаи, только что окончили «работу». На столе горит керосиновая лампа. Старший полицай и его ближайший подручный пересчитывают деньги, отобранные у мирных жителей. Предатели довольны — они собрали приличный куш.
Вот уж скоро два года будет, как они безнаказанно творят свое гнусное дело: грабят стариков, издеваются над измученными женщинами, беспощадно расправляются с семьями красноармейцев, партизан.
Но партизаны все знают и все помнят. Рано или поздно для каждого предателя подойдет черед расплаты.
Полицаи оканчивают подсчет денег и укладывают их в стол. На столе появляется литровая бутылка с самогоном и яичница.
— Садись, а то остынет, — приглашает полицай своего начальника и сам первый усаживается к столу.
Начальник следует его примеру. Отломив изрядную краюху хлеба, он подносит ее ко рту.
Но что это? В комнату вваливается поздний, непрошенный гость. От заиндевелого, ободранного и перехваченного в поясе веревкой зипуна валит пар. Брови и ресницы человека опушены снегом.
— Чего тебе надо? — грубо спрашивает старший полицай.
Вошедший робко оглядывается, дует на озябшие руки, кашляет в кулак, постукивает ногой о ногу и молчит.
— Тебя спрашивают, скотина безрогая, что надо?
— Мы из соседней деревни, — тихо говорит посетитель. — Кто тут будет господин старший начальник?
— Не видишь? Я начальник!… С какой бедой тебя черт принес?
— Дело есть к вам… с жалобой мы…
— А кто это мы?
— Как кто? — удивился вошедший. — Мы — я!
— Ну, так и говори, что «я», а не мыкай, — проворчал старший полицай.
— Да нам все одно, что «мы», что «я». Мы люди темные, неграмотные, — не торопясь, возразил
