смертных. Вспоминается одна встреча с председателем Совета Министров РСФСР Воротниковым. Несколько первых рядов в зале оставались пустыми, затем ряд занимали крепкие парни, готовые перехватить любого смельчака, который решился бы приблизиться к вождю. И речи вождей были трафаретными, напичканными лозунгами партии, произносились они казённо, как выполнение некоего долга. А тут перед нами предстал живой человек, которому, кажется, и мы, простые люди, были интересны.

О чём его спрашивали? Обо всём. Какой у него оклад, какая семья, когда можно ожидать жильё очередникам, которые ждут его уже много лет, когда улучшится снабжение Москвы продуктами питания, как его встретили товарищи по Политбюро… Почему-то больше других запомнился вопрос: в каком ателье Ельцин заказывает гардероб? Он ответил, что носит только отечественную одежду, которую покупает в магазине, а ботинки на нём купленные ещё в Свердловске (назвал и цену — очень умеренную), и очень ими доволен.

Из ответов Ельцина следовало, что в Москве неразрешимых проблем нет, было бы желание у руководителей улучшить жизнь населения. Так, отвечая на какой-то вопрос о неполадках в торговле, он сказал: неужели так трудно построить лёгкие торговые городки, куда подмосковные хозяйства могли бы привозить свою продукцию? Действительно, скоро появилось множество таких городков, но после отставки Ельцина они пустовали.

Уже на следующий день вся Москва говорила об этом выступлении Ельцина. У всех на устах была будто бы сказанная им фраза: «Пока мы живём так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать её чёрной икрой, зная, что у соседки нет аспирина для ребёнка». И с того времени — что бы ни говорил и ни делал Ельцин, его воспринимали как своего. И что бы ни говорили о нём и ни делали во вред ему его противники, это тоже служило лишь росту его популярности, воспринималось как стремление завистников очернить нового народного героя.

Конечно, и выступая в роли народного трибуна и заступника, Ельцин не переставал быть политиком, и популизма ему было не занимать. Осетрину он, видимо, всё-таки ел, хотя у кого-то не было денег на аспирин. Во всяком случае, позднее, став президентом России, он, кажется, этим обстоятельством не мучился. Но, без сомнения, жизнь народа он знал лучше, чем кто-либо другой из руководителей партии и страны, а главное — тоньше чувствовал общественные настроения. И когда его обвиняли в том, что он ищет дешёвой популярности, ему легко было отбиваться, задав простой вопрос: «А кто мешает другим завоёвывать таким же образом народную любовь?». Других таких же, как известно, в высшем руководстве не нашлось.

Горбачёв уже тогда почувствовал опасность для себя со стороны этого провинциального медведя и, без сомнения, отделался бы от него, как только тот выполнит поставленную перед ним задачу — очистит аппарат московской организации от ставленников Гришина. Генсек знал, что Ельцину не удастся победить московскую мафию, а значит, после того, как в нём отпадёт нужда, можно будет с треском снять его, как не справившегося с работой, и отправить на пенсию.

Ельцин понимал это и не желал стать мальчиком для битья, и думал о том, как ему выйти из расставленной ловушки и избежать такого печального конца своей партийной карьеры. Он решил перехватить инициативу и послал Горбачёву, находившемуся на отдыхе, письмо с просьбой освободить его от обязанностей первого секретаря МГК КПСС и кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Когда человек сам признаёт, что порученное ему дело не по плечу и просит освободить от занимаемой должности, то его вроде бы и наказывать не за что. Значит, могут вновь порекомендовать избрать Ельцина первым секретарём какого-нибудь обкома партии. Как говорили выпускники военных академий, получившие звание лейтенанта: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». А что дальше — там видно будет.

Этот шаг Ельцина застал Горбачёва врасплох, такого он от своего соратника и нарождающегося соперника не ожидал. Добровольный уход с высокого поста, что можно было истолковать как проявление несогласия с линией партии, — вещь вообще недопустимая. Партийный руководитель или обязан тянуть лямку до конца дней (либо до выхода на пенсию), или будет снят с работы как не справившийся. А тут какой-то непонятный случай. Вернувшись в Москву, Горбачёв переговорил с Ельциным, по обыкновению отложив решение на неопределённый срок. Дело в том, что Ельцин был нужен Горбачёву ещё для одного важного дела. Генсеку надо было срочно осадить секретаря ЦК Лигачёва, вокруг которого по мере того, как Горбачёв сдавал позиции социализма и внутри страны, и на международной арене, группировались недовольные политикой «творца перестройки». Приближался Пленум ЦК КПСС, который должен был обсудить доклад Генсека о 70-й годовщине Октября, и Горбачёв дал понять Ельцину, что ждёт от него критики работы секретариата ЦК и лично Лигачёва. Но план Горбачёва реализовался совсем не в том виде, в каком он был им задуман.

Пленум ЦК, созванный по такому формальному поводу, никаких неожиданностей не предвещал. Доклад Горбачёва, полный трескучих фраз, но не содержавший ничего конкретного, вероятно, был бы одобрен без прений по существу. Неожиданно для всех (а, как он говорил позднее, и для самого себя) слово попросил Ельцин.

Его выступление было сумбурным, малопонятным, но содержало сразу целый букет крамольных мыслей. В нём говорилось, что перестройка пробуксовывает, что её можно вести более решительно; что в партии снова намечается нечто похожее на культ личности, даже то, что жена Генсека встревает в дела, её не касающиеся… Выполнил он и просьбу Горбачёва, буркнув что-то о слабой работе секретариата ЦК и лично товарища Лигачёва. А в заключение высказал просьбу об освобождении его от обязанностей первого секретаря МГК КПСС и кандидата в члены Политбюро.

Зал застыл в тишине, будто актёры в знаменитой сцене из гоголевского «Ревизора». Общее молчание прервал Горбачёв, который демонстративно, с шумом вышел из зала. За ним ринулись некоторые сподвижники, стремясь его успокоить. Объявили перерыв заседания, во время которого была дана соответствующая накачка участникам Пленума. И после перерыва от желающих выступить не было отбоя, каждый считал своим долгом выразить поддержку Генсеку и критиковать показавшего свою политическую незрелость руководителя столичной парторганизации. Судьба Ельцина была решена, таких проступков партийная элита не прощает.

Ельцин сам не мог понять, что произошло и как это случилось. Он пережил сильнейший стресс и слёг в больницу. Но Горбачёв жаждал мести, и больного Ельцина, которого врачи накачали лекарствами, привезли на пленум МГК КПСС, который должен был снять его с поста первого секретаря горкома. Тут уж все обиженные им смогли отыграться на полную катушку. Ельцину пришлось выслушать целый поток обвинений, а затем ещё каяться в своих ошибках. Не замедлило и решение о выводе его из состава Политбюро. Когда он сам просил отставки, ему не дали уйти, а теперь сняли с работы с треском.

Горбачёв предложил Ельцину уйти на пенсию. Но Ельцин взмолился: какую угодно работу, но только не участь пенсионера, выращивающего редиску на своей даче. Горбачёв согласился. Специально для Ельцина была учреждена должность ещё одного заместителя председателя Госстроя СССР в ранге союзного министра. Но Горбачёв предупредил Ельцина: «до политики я тебя больше не допущу». Знал бы он наперёд, чем это всё кончится.

Как пишут Соловьёв и Клепикова, «кончилась политическая карьера Ельцина и началась его политическая судьба. Горбачёв не учёл, что страна от управляемой демократии переходила к стихийной. Затеянная им революция сверху была на исходе. Начиналась революция снизу, которая избрала себе в герои другого человека, хотя тот об этом ещё не подозревал».

Для Ельцина наступила, пожалуй, самая мрачная полоса в его взрослой жизни. К решению серьёзных вопросов даже в области строительства его не привлекали, чиновники всех рангов шарахались от него, как от заболевшего чумой, боясь гнева высшего руководителя.

Однако через некоторое время Ельцин стал замечать проявления симпатий к нему со стороны совершенно незнакомых ему простых людей. Он взял за привычку ходить на обед домой пешком, что занимало два часа. И скоро смог убедиться в том, что люди на улице его узнают, порой даже подходят, выражают ему сочувствие, спрашивают о здоровье, осведомляются, не могут ли чем-нибудь ему помочь. И у