Язова и министра внутренних дел Пуго. Этот их разговор был записан КГБ, и Крючков прокрутил плёнку перед своими будущими соратниками по ГКЧП. Якобы это и толкнуло путчистов на выступление.

В действительности разговоры о введении чрезвычайного положения велись и раньше, и Горбачёв ничего против этого не имел. Ему нужно было не просчитаться и занять такую позицию, при которой он при любом исходе дела оказался бы в выигрыше и в положении судьи. Поэтому он отбыл в отпуск, предоставив вице-президенту, премьеру и ключевым министрам свободу действий. Он знал, что путчисты не жалуют Ельцина, который стал для Горбачёва какой-то карой небесной. Что бы ни случалось в стране плохого в последнее время, Горбачев говорил: «Во всём виноват Ельцин» (как позднее Ельцин скажет: «Во всём виноват Чубайс»). Если в его отсутствие заговорщики уберут Ельцина, это будет великолепно, а он тут ни при чём. Если же они провалятся, он явится как хозяин, разгневанный на своих нерадивых слуг. В обоих случаях Горбачёв должен был оказаться в выигрыше.

Но и для Ельцина годы борьбы с коварным Горбачёвым не прошли даром. Он тоже овладел искусством интриги, а мальчиком для битья не был никогда. А в искусстве улавливать злобу дня, дух времени ему вообще тогда не было равных в правящих кругах. И он внимательно следил за развитием событий, чтобы повернуть их ход в свою пользу.

Итак, 19 августа страна проснулась, имея во главе ГКЧП при якобы больном Горбачёве. Если бы члены ГКЧП приняли решения о наведении порядка в стране, понятные народу, предупредили, что Горбачёв вёл дело к реставрации капитализма, им была бы обеспечена мощная поддержка. Но для этого надо было прямо осудить антинародную политику Горбачёва, показав её сущность, а они заявили, что действуют по его поручению и лишь на время его болезни. Кто же стал бы выступать в их поддержку, жертвовать жизнью ради приспешников ставшего уже всем ненавистным Горбачёва?

Ельцин только что прилетел из Алма-Аты. Путчисты, объявив о создании ГКЧП, не знали, что им делать дальше, никакой программы действий во благо страны они не имели. Ельцин, объявив путч незаконным, в отсутствие Горбачёва оказался самым высоким должностным лицом в Москве. Хотя в намётках планов путчистов было намечено интернирование Ельцина и ряда его ближайших сотрудников, они не решились осуществить свой замысел, зная о том, как популярен Ельцин именно в Москве. По приказу Язова в Москву вошли танки, однако какую задачу они должны выполнить, было неясно.

«Демократы», эти выразители интересов нарождавшейся «советской буржуазии», сочли путч самым подходящим временем для взятия власти, используя Ельцина как орудие. Началась эпопея с «защитой Белого дома», когда либерально настроенная публика окружила дом правительства баррикадами и, щедро подкармливаемая и подпаиваемая толстосумами, демонстрировала свою готовность противостоять нападению, когда на неё никто не нападал.

Ельцину было важно прикрыться именем Горбачёва в своём противостоянии путчистам. Поэтому, как только установилась связь с отдыхающим президентом, Ельцин сказал ему, как он рад, что Горбачёв жив и здоров и что они с нетерпением ждут его. На самом деле он понимал, что с провалом путча, в котором замешаны самые близкие к Горбачёву государственные деятели, президент СССР окажется беспомощной марионеткой, которой он, Ельцин, может управлять, как пожелает.

Путчисты не нашли ничего лучшего, как отправиться на поклон к Горбачёву. Оттуда они вернулись уже в качестве сидельцев следственного изолятора.

Горбачёв, прибывший в Москву, выглядел совершенно беспомощным, каким он и на деле оказался. Теперь Ельцин мог отыграться на своём противнике за все прежние унижения. И делал он это настолько откровенно, что вызвал возмущение у Буша, по-прежнему симпатизировавшего «своему другу Горби». По словам Н.Леонова, прямо в ходе заседания сессии Верховного Совета РСФСР под улюлюканье в одночасье ставших яростными антикоммунистами депутатов Ельцин подписал указ о роспуске КПСС. Вызванный на сессию Горбачёв, попытавшийся защитить социалистические ценности, был ошикан. И Секретариат ЦК послушно принял решение о самороспуске, предоставив партийным организациям самостоятельно решать свою судьбу.

Горбачёв номинально ещё оставался президентом почти уже не существовавшего СССР. Но 24 августа Верховный Совет Украины принял акт о государственной независимости этой республики, за ней последовали и другие республики. «Но всё-таки, — пишет Н.Леонов, — все поглядывали на пример России, которая стояла во главе всей борьбы с Центром и его структурами». А Ельцин ещё с середины ноября вёл секретные переговоры с главами Украины и Белоруссии Кравчуком и Шушкевичем о совместных действиях по ликвидации Союза и окончательному устранению всем надоевшего и всем мешавшего Горбачёва. Сговорившись, они встретились в Беловежской пуще.

Вообще-то эти три «терминатора СССР» сами дрожали от страха, ведь Горбачёв мог бы отдать приказ об их аресте, потому и было выбрано место встречи вблизи границы, чтобы при неблагоприятном обороте событий бежать за рубеж. Да и возможный гнев народа, ещё недавно высказавшегося на референдуме за сохранение Союза, пугал. «Приняв» для храбрости «на троих», «ликвидаторы СССР» в страшной спешке приняли заявление, в котором, объявив о ликвидации Советского Союза, попытались возложить вину за это на Центр, то есть на Горбачёва. Вместо Союза три республики образовали Содружество Независимых Государств, открытое для присоединения других республик. О содеянном они в первую очередь доложили президенту США Бушу, который одобрил их решение, а уж затем довели до сведения Горбачёва. Президент СССР, фактически уже переставшего существовать, ещё твердил об антиконституционном характере Беловежских соглашений, но вскоре парламенты трёх республик ратифицировали их. Распад (точнее, умышленный развал) СССР стал фактом. Горбачёв окончательно проиграл Ельцину и 25 декабря заявил о прекращении своей Деятельности в качестве президента СССР. Он с позором, подвергшись всяческим унижениям, сошёл с политической арены, ему оставалось лишь устраивать свои личные дела и работу созданного «Горбачёв-фонда», ездить по миру с лекциями да рекламировать пиццу ради заработка.

Теперь уже этот шаг Горбачёва оказался для Ельцина неожиданностью. Он рассчитывал, что сможет и дальше строить свою политику на критике Центра, в то же время находясь под защитой этого Центра. И вдруг оказалось, что над ним уже никого нет, с чем его поздравляли приближённые. Он остался один на один с народом и страной. Задача разрушения, решению которой он посвятил всю свою деятельность со времени переезда из Свердловска в Москву, была успешно решена. Теперь надо переходить к созиданию. А как это делать — неясно. Да и способен ли он был к созиданию — это вопрос.

Даже после Беловежских соглашений ещё была возможность сохранения некоего подобия Союза, в который вошли бы Казахстан и некоторые среднеазиатские республики. Но тут русские националисты показали себя во всей красе. Ещё 27 августа тогдашний пресс-секретарь Ельцина Павел Вощанов заявил, что в случае прекращения союзнических отношений «РСФСР оставляет за собой право поставить вопрос о пересмотре границ». Это была угроза всем сопредельным республикам, кроме прибалтийских, независимость и территориальную целостность Россия признала сразу.

Мне вспоминается, какую радость заявление Вощанова вызвало у русских патриотов. Многие из них ранее критически относились к Ельцину, а тут вдруг воспылали любовью к президенту России, который выступил в защиту неотъемлемых прав своей страны на земли, за которые наши предки пролили столько крови. По столице прокатилась волна собраний, на которых русские патриоты вдруг вспомнили и о Крыме, и о землях Целинного края, которые осваивались нашими предками, а теперь отошли к Казахстану. Обращались к казакам, живущим на севере Казахстана, чтобы они вспомнили, как их деды основывали там города и станицы. Те казаки, в свою очередь, просили о помощи братьев, живущих в России.

Русские патриоты так и не осознали своей вины, не вспомнили нашу пословицу: «снявши голову, по волосам не плачут». Только сохранив Союз, русским (как и украинцам, и грузинам, и чукчам…) можно было