остальных, но это не должно нас ни удивлять, ни огорчать: люди, в быту, может быть, очень хорошие, в политике руководствуются только интересами. Конечно, и интересы бывают разные. Но и самый высоконравственный политик, если его цель — служение государству, не может руководствоваться в своей деятельности ничем иным, кроме интересов государства, которые, как правило, для него связаны и с личными интересами и не всегда находятся в гармонии с обычными нормами морали.
Давняя дружба связывала Маленкова и Берия. В частности, есть подозрение, что именно они поспособствовали смерти Жданова, которого ненавидели (особенно Маленков). А затем они вместе раскручивали «ленинградское дело», приведшее к гибели не только Вознесенского и Кузнецова (которых Сталин якобы прочил в свои преемники — первого на пост председателя Совета Министров, второго — на должность Генерального секретаря ЦК КПСС), но и тысяч других партийных и советских работников Ленинграда и области.
Но Маленков был в дружеских отношениях и с Хрущёвым. Хрущёв же стремился завязать отношения и с Берия. Но особенно близкие отношения были у Хрущёва с Булганиным — ещё с того времени, когда Хрущёв возглавлял столичную парторганизацию, а Булганин был председателем Моссовета. Добавьте к этому виртуозное поведение Микояна, прожившего «от Ильича (Ленина) до Ильича (Брежнева) без инфаркта и паралича», симпатии и антипатии других членов Президиума ЦК, заместителей председателя Совета Министров и руководителей ведущих министерств и ведомств, и картина жизни «в верхах» окажется вовсе не простой.
Когда Сталина свалил инсульт, у его постели дежурили по очереди две пары: Хрущёв с Булганиным и Берия с Маленковым. Позднее к ним присоединились Молотов, Микоян, Ворошилов и др.
Ещё в последние часы жизни Сталина Хрущёв высказал Булганину свой взгляд на сложившуюся ситуацию и нашёл полное понимание у своего собеседника. Когда же Сталин умер, Берия произнёс свою знаменитую фразу «Хрусталёв, машину!» и первым покинул дачу покойного вождя. Микоян тут же так прокомментировал этот шаг, обращаясь к Хрущёву: «Берия в Москву поехал власть брать». Хрущёв ответил: «Пока эта сволочь сидит, никто из нас не может чувствовать себя спокойно». А значит, надо было Берия убрать.
Хрущёв знал, в чём заключается главный смысл плана реформ, выработанного Берия. Центр власти должен переместиться от Президиума ЦК в Совет Министров. А значит, Хрущёву отводилась второстепенная роль. Хрущёв не мог примириться с такой перспективой как по соображениям личной карьеры, так и в силу своего понимания роли партии. А главное — не для того он десятилетиями маскировался, терпел унижения и насмешки со стороны вождя, и вот перед ним забрезжил свет, вырисовалась перспектива стать первым лицом в государстве, чтобы осуществить свои планы разрушения системы, созданной Сталиным. Упустить такой шанс Хрущёв не мог и готов был ради достижения этой заветной цели рисковать даже жизнью.
Чтобы воспрепятствовать Берия в осуществлении его плана, надо было не допустить, чтобы тот вновь взял под свой контроль органы госбезопасности.
Хрущёв заговорил об этом с Маленковым. Но Маленков уже договорился с Берия о разделе основных постов, и потому ответил Хрущёву: «Вот соберёмся вместе, тогда и поговорим».
Вместе все собрались скоро. Берия предложил назначить Маленкова председателем Совета Министров СССР. Предложение было принято.
Маленков, в свою очередь, внёс предложение назначить Берия первым заместителем председателя Совета Министров СССР и министром внутренних дел, причём в состав этого министерства вновь включить органы госбезопасности. Хрущёв счёл за лучшее не возражать против этого назначения. Министром обороны был назначен Булганин, а чтобы его некомпетентность в военных вопросах не повредила делу, первым заместителем ему определили маршала Жукова (который, как говорят, ненавидел Берия).
Первыми заместителями председателя Совета Министров стали также Молотов (одновременно он был и министр иностранных дел), Каганович и Булганин. Микоян вошёл в состав нового, меньшего по численности Президиума ЦК КПСС. Ворошилов был назначен председателем Президиума Верховного Совета СССР, а прежде занимавшего этот пост Шверника переместили на должность председателя ВЦСПС. О Хрущёве было сказано довольно туманно: ему надо сосредоточиться на работе в ЦК КПСС, в связи с чем его освободили от руководства столичной парторганизацией. Но было ясно, что именно он возглавит центральный аппарат партии, он сам высказал такое пожелание.
Насколько удачны были эти назначения, если исходить из интересов страны и решения вставших перед ней новых задач? О Маленкове будет сказано ниже, а остановлюсь на назначении Кагановича, которому было поручено курировать транспорт.
Я по образованию инженер путей сообщения по эксплуатации железных дорог, и этот вопрос мне хорошо известен. Во время войны Каганович оказался не на высоте положения, и его дважды снимали с должности наркома путей сообщения. Вспоминаю, как в 1954 году он приезжал в Институт комплексных транспортных проблем АН СССР, где я тогда работал. В своём выступлении Каганович заявил, что новые виды тяги — электрическая и тепловозная — хороши, но дороговаты. А потому старый добрый паровоз ещё послужит нам не один десяток лет. Ясно, что при таком взгляде на перспективы ожидать быстрого научно- технического прогресса на железных дорогах не приходилось. К счастью, его руководство транспортом продолжалось недолго — до июньского (1957 г.) Пленума ЦК.
Старые члены Политбюро вообще жили представлениями прошлой эпохи, и они при жизни Сталина влияли на принимаемые им решения не лучшим образом.
Молотов, как заместитель председателя СНК СССР и нарком иностранных дел, получал донесения от советских послов за границей о подготовке Германии к нападению на СССР, но реагировал на них так: «Вот, взялись пугать нас Германией. Куда ей до нас — с голыми руками. Пороху не хватит. А ещё хочет весь мир завоевать. А чем завоёвывать?»
В предыдущей главе я писал о роковой ошибке Сталина, который отверг предложение Гитлера о разделе мира. Реально участвовать в этом сговоре, конечно, было нельзя, но, если мы хотели оттянуть войну, то отвергать предложение, выдвинув встречные требования (например, о передаче нам проливов Босфор и Дарданеллы) было неразумно. Добавлю к этому, что и Сталин считал этот шаг Молотова ошибкой и упрекал своего заместителя в отсутствии гибкости. По его мнению, надо было в конце раунда переговоров оставить дверь открытой.
Берия поддерживал ровные деловые отношения с Молотовым, но считал его опасным человеком, бездушным исполнителем воли Сталина, автоматом, который готов без рассуждения расстрелять всякого, кто казался подозрительным с точки зрения марксистской идеологии. Он даже передал германскому послу в Москве Шуленбургу, что «при известных условиях» Советский Союз готов присоединиться к трёхстороннему пакту, но было уже поздно, Гитлер понял, что это с нашей стороны только игра.
Об уровне понимания реальной ситуации двумя другими ближайшими соратниками Сталина свидетельствует такой эпизод. В первый же день войны Маленков и Ворошилов (который много лет был наркомом обороны и лишь после неудачной для нас финской войны был снят с этого поста) говорили, что нападение немцев — это кратковременная авантюра, которая продлится несколько дней и закончится полным провалом агрессора. В принципе они оказались правы, агрессор был в конце концов разгромлен, но этот короткий период растянулся почти на четыре года и обошёлся нам в десятки миллионов человеческих жизней, не считая колоссального материального ущерба.
Удивительно ли, что при господстве таких взглядов в его ближайшем окружении Сталин в глубине души так и оставался в убеждении, что войны с немцами в 1941 году удастся избежать?
А почему эти люди так недооценили мощь Германии и переоценили нашу способность дать врагу сокрушительный отпор?
Потому что они не имели реального представления о войне и оперировали цифрами — количеством дивизий, танков, самолётов и т. п., не понимая, что уже наступил век качества. С точки зрения цифр, конечно, мы могли быть спокойны: танков у нас было в несколько раз больше, чем у немцев. А то, что наша армия не имеет опыта войны, что использовать эту технику могут лишь немногие, это им и в голову не приходило. Кроме того, практически никто из них не имел опыта реальной работы «низах» (если не считать деятельности подпольщиков), не руководил хотя бы предприятием. Вся их жизнь протекала в руководящих кабинетах, да и жизнь страны осмысливалась через бумаги, проходящие через канцелярию.
О некомпетентности Булганина рассказывали анекдоты, вспоминали, что его карьера в Моссовете началась с должности ответственного за работу канализации. Сталин назначил было его ответственным за
