так что, казалось, будто он хочет встать, но никак не может: скрутил радикулит. Одной рукой он держится за спину, а другой - балансирует, по лицу его пробегает гримаса страдания, однако радикулит не отпускает.

- Бо-бо! - подтвердил я.

Акакий засунул руку под подушку, достал оттуда соску, поднес ее к Ленину и простодушно предложил: 'Пососи!' Затем он привалил Ленина спиной к решетке кровати - лицом к себе, достал из-под подушки книжку про трех медведей, устроился поудобней, разложил книгу на коленях, чтобы почитать Ленину сказку.

- Тета-во-тета титай! - ткнул он в середину книжки.

Жена, расхристанная и ошалелая, ворвалась в комнату:

- Я ей все высказала. Нужно, чтобы и ты сказал, чтобы она не смела нецензурно ругаться при ребенке...

- Это разве нецензурно?

- А что ж - цензурно, что ли?

- Ну почему я?

- Ты же глава семьи!

- Ну и что я ей скажу?

- Запретишь сквернословить... Не хватает, чтобы он запомнил и повторял это мерзкое слово... на нашу шею!

- Совсем расстроим отношения...

- Зато больше уважать будут! Ты тогда ни слова своей любимой бабке не сказал... 'Поддерживал' отношения! В результате мы здесь оказались... с двухмесячным ребенком... Больше года с 'гуленьки' живем...

Жена оборвала речь, напряглась, сморщилась, прогнулась назад, открыла рот и, крутнувшись на одном месте, чихнула в сторону двери. Затем подбежала к стене и чихнула уже на нее. Сразу после чиханья она выхватила чистую пеленку, выдернув ее из груды белья, комом высившейся на кресле, и стремительно вытерла дверь снизу доверху несколько раз. В ответ на мой вопросительный взгляд жена пояснила: 'Гуленьки ее все время трогает'.

- Бо-бо? - Акакий, вместе со мной проследив все стадии чиханья, показывал на мой порезанный палец - неудачный опыт по распиливанию мороженой рыбы.

- Где? - Жена подскочила ко мне, нацепив очки.

- Вот смотри! - Я резко, не в силах больше сдерживать накопившегося раздражения, тряханул больным пальцем.

- Что ты мне палец в нос суешь?!

- Да отстань! Невыносимо уже! Сколько можно?!

- Ты дурак! Дурак!

- Да, я дурак, дурак!

- И тряпка к тому же! Не можешь себя держать в руках! Слушай лучше, что тебе умные люди скажут... Если не соображаешь... У тебя все губы в эрозии... А луковицу носа аж всю разнесло... Давай разведемся - и я не буду бояться за гуленьку... По крайней мере, буду спокойна за его здоровье!

- Давай действительно разведемся... Это уже ни в какие ворота...

- Неси заявление завтра...

- Несу!

Жена выбежала из комнаты, но через минуту вернулась, подскочив ко мне с протянутой рукой:

- Давай твой сопливый платок, размажем вот сейчас... ему сопли по лицу! У него высыпет сыпь на языке... и лице... А потом я буду его целовать, целовать, целовать! И на этом закончим! Давай платок! Давай!..

- Не надо глупостей!

-Титай! - Акакий как ни в чем не бывало покачивался у меня на коленях.

- Пойдем-ка лучше с тобой гулять... Пусть мама успокоится...

Я вынес Акакия в коридор. По нему как-то крадучись, в затылок друг к другу, синхронно, точно в фигурном катании, двигались отец с матерью. Отец пристегнул протез (который почти не скрипел), полностью оделся, в руках он держал совок и веник. Мать несла ведро с водой и швабру. Они отперли замки на входной двери, отворили ее. Резкий сквозняк ворвался вовнутрь: пропела дверь нашей комнаты, стукнув по стене. Захлопнулась кухонная дверь, так что задрожали стекла. Где-то в глубине брякнуло окно.

Жена, скрючившись на кресле, прижав к груди горшок, полностью отрешившись от внешнего мира, самозабвенно обижалась. Ее нос покраснел, лоб собрался в складочку, глаза сдвинулись к переносице, а нижняя губа распухла. Сквозняк застал ее врасплох, она вскочила, метнула на меня разъяренный взгляд, пробормотала: 'Как же я тебя ненавижу!' - и захлопнула дверь.

Тем временем я застегнул Акакию босоножки и вышел вслед за родителями на лестничную клетку. Там лежал обглоданный, окровавленный, наполовину бесхвостый труп кота. Вокруг растеклась и засохла лужица крови. Отец сосредоточенно принялся заметать труп в совок. Я побежал по ступенькам вниз.

Вдруг до меня донеслись сдавленные звуки - я обернулся: едва отец пониже наклонился над трупом, как его тут же вырвало. К моему горлу тоже подступила тошнота, и я, прыгая через три ступеньки, выскочил на улицу.

- Бо-бо деда? -- спросил Акакий.

- Бо-бо, - ответил я.

- Кису ему жалко...

- Пачет?

- Плачет!