приятным ароматом хвойных трав'.
15.
Знаменитый парадокс Оскара Уайльда 'Чтобы избавиться от соблазна, нужно поддаться ему' *20 безусловно верен во всех случаях, кроме одного: когда соблазн, постепенно теряя свою притягательность, превращается в долг. По неписаному закону семейного общежития, передающемуся, как правило, изустно (правда, бывает, он находит пристанище и во всякого рода 'Энциклопедиях молодой женщины'), следует трижды в неделю исполнять свои супружеские обязанности. Сегодняшний день я еще с утра скрепя сердце наметил как третий день на неделе и намеревался во что бы то ни стало свершить задуманное.
Хорошо было Льву Толстому! Он ни разу не задавался вопросом: а с какой стати мужчина непременно и беспрерывно должен быть одержим похотью. Похоть он считал источником страстей, а значит, причиной насилия и зла. Воздержание - вот универсальная панацея и рецепт спасения человечества. Скорее всего, Толстой обладал недюжинной потенцией, ибо ни о чем другом серьезно не думал. Все его боренья с Богом проходили на сексуальной почве. Обыкновенный человек, в противоположность Толстому, к несчастью, вынужден от случая к случаю тонизировать свои влечения.
Жена бегала по комнате и в полутьме искала ночную рубашку. Полы ее короткого халатика распахивались и обнажали кусочки тела. Я вспомнил, что читал в каком-то американском сексуальном руководстве о том, как лучше возбудить мужа. Жена слоняется по комнате в одном белье, делая вид занятости. Тем временем у нее как бы невзначай то расстегивается бюстгальтер, то внезапно падают трусики (она на ходу их поправляет)... Это фантазия меня отчасти возбудила. Вообще, самые сильные чувства мужчина испытывает большей частью наедине с собой, когда
Я похлопал жену по ягодицам и схватил губами мочку ее уха. Она задержалась на мгновение, сказала: 'Сейчас' - вытащила из-под дивана ночную рубашку - и вышла.
Определенно Кашпировский, несмотря на все свое косноязычие, внушил мне повышенную сексуальность - не к добру! Наверняка в эту минуту вся страна, весь мир под покровом ночи занимается 'этим вот', следуя установке всемогущего целителя: скрипят кровати, раздаются стоны и крики, потеют мужчины и женщины, вздрагивают во сне дети - словом, планетарная картина всеобщей любви, развернутая в пространстве и времени.
Я разложил диван, постелил постель, достал из 13 тома собрания сочинений Ленина ('Материализм и эмпириокритицизм') средство индивидуальной защиты и стал ожидать жену во всеоружии.
17.
За окном постукивали вагонные колеса. 'Ди-ни-ди-ни-ди-ни-ди... - торопливо позвякивали часы. - Дини- дон-дон-дон... Дини-дон-дон-дон...' - как будто злорадный парикмахер кляцал ножницами над ухом, перед тем как приступить к безжалостной стрижке. Я подстроился под ритм часов и на паузе попал в такт.
Родительский диван в разобранном состоянии был с горбом посередине, так что спящий на нем автоматически переваливался вправо или влево. Вместе с тем между частями дивана разверзлась весьма ощутимая яма, в нее-то время от времени попадала моя нога, и между делом я, судорожно взбрыкивая, вырывал ее оттуда.
Чтобы отвлечься от неудобств и окунуться в происходящее с головой, я попытался воссоединить и привести в соответствие ритм часов и ритм скрипучих диванных пружин. После некоторых усилий мне это удалось: я вошел в звуковой резонанс - и испытал эстетическое удовлетворение.
Шмяк! Сквозняк прокатился по квартире - в кухне с грохотом хлопнула дверь. Ветер прошелся по моей спине, дунул в ухо. Я лягнул ногой, пяткой прикрывая растворившуюся дверь: трах!
Сбиваясь и вновь входя в ритм, я с легким удивлением почувствовал, как наши тела плавно скатываются с дивана. Бац! Это соскочила боковая спинка, и диван не слишком вежливо скинул нас вниз. Правда, мы мягко приземлились на ноги.
Я зашел сбоку, поглядел, что случилось. Все понятно: из спинки вывалился болт, поэтому теперь диван расположился на полу в наклонной плоскости. (Жена уже лежала на нем.)
- Черт знает какие диваны у нас делают! - выругался я.
- Ему лет тридцать!
- Все равно халтура!
Акакий беспокойно заворочался, зашуршал; вскрикнул во сне. Я подошел к нему: он разметал по кроватке руки и ноги, отбросил одеяло. Я хотел накрыть его. С дивана раздался короткий окрик: 'Руки! Это что такое?' Я нагнулся, ополоснул ладони в кастрюле, со страху разбрызгав воду, вытер руки марлей. Закутал Акакия одеялом.
Затем начался второй круг. Я отсчитал про себя - под часы - раз-два, раз-два... Поехали! Трудно быть метким на покатом диване. Раз-два, раз-два... Э-э! Что это у меня там сзади? Черт возьми! В животе явственно заурчало и появилось буквальное, физическое ощущение, будто по кишке толчками выбрасывается какая-то дрянь прямо к заднему проходу. Как пить дать, Кашпировский подгадил. Наверно, кроме всего прочего, он дал установку на прочищение желудка! Черт меня дернул на ночь огурцы жрать!
В этот момент я почти не контролировал маятниковые колебания своего туловища, двигаясь лишь по инерции, с затухающей амплитудой, - так усталая рука чистит вантозом унитаз. Всю волю и внимание я сосредоточил на том, чтобы не допустить такого неуместного, несвоевременного позора.
К счастью, моя нога нащупала точку опоры, уперлась в стену. Стало немного легче. Размах маятника увеличился. Другая нога последовала за первой. Мои пятки в броуновском движении ерзали по мохнатой поверхности ковра, то скручивая нижний его край в трубочку, то вдавливая в стену пустотелые бугры. Теперь я с радостью ощущал себя отбойным молотком, рьяно долбящим цементное покрытие. Диван прогибался и стонал. Вдруг мои пятки одновременно торкнулись в пустоту, а через мгновение мне на спину тяжело опустился ковер - одним краем. Подтянув за собой другой конец, он закрыл нас с головой. От неожиданности я выпустил из себя все содержимое и вылез из-под ковра опустошенный.
Зажег настольную лампу. Повесить ковер назад сразу же не представлялось никакой возможности: несколько колец оборвалось. Я злобно скинул его на пол.
Жена, обняв колени, как-то сжавшись и ощетинившись, забилась в угол дивана, отрывисто и неровно дышала. Я боялся, что она расплачется.
- Знаешь, мне сейчас показалось, что мы разведемся...
- Что за глупости, - раздраженно пробормотал я, а сам суеверно подумал: - Все может быть...
Она резко встала, накинула халатик и двинулась в ванную.
17.
Человек десять солдат, спустив штаны, сидели на корточках стройной цепью и испражнялись по команде - как в Швейке. Они издавали натужные горловые звуки. Эти сдавленные возгласы неслись откуда- то со стороны. Я открыл глаза: Акакий в своей кроватке, лежа на животе, тужился и делал акакия. Стекло книжного шкафа было основательно выпачкано: разрисовано коричневыми разводами, - он же продолжал со смехом размазывать то, что постепенно, маленькими порциями производил. Наверное, так талантливый художник, почуявший вдохновение, бросает широкие, смелые мазки на свое полотно.
Жена тоже, одновременно со мной, приподняла голову: 'Мне снилось, как бабка включила все конфорки, залезла на плиту... поджаривалась... а я ее стаскивала... Спина уже обуглилась! А потом мне приснилось, что меня насиловали четыре азербайджанца, а ты убежал, меня бросил... отсиживался в больнице. А потом меня выбрали депутатом Моссовета за то, что гуленьки дважды утонул в унитазе, а я его дважды спасла!..'
