Я никогда не был Ланноном.

Эта мысль заставила меня собраться и идти дальше.

У камеры Деклана на стене было еще больше засохшей крови. Фечин отпер дверь, и мгновение я просто смотрел на зияющий вход, готовый переступить порог и столкнуться лицом к лицу с принцем, который когда-то был обручен с моей сестрой, который ломал ей кости и который убил ее.

На этот раз мне почудился голос Эйлин: «Я хочу, чтобы вы посмотрели Деклану Ланнону в глаза и прокляли его и его Дом. Хочу, чтобы вы стали началом его конца, отмщением за ваших мать и сестру».

Я шагнул в камеру.

Эта камера была голой, но в затянутых паутиной углах валялись кости. Здесь стояла койка для узника с одним одеялом, а рядом – ведро для нечистот. На стенах с шипением горели факелы. И здесь, прикованный к стене за лодыжки и запястья, сидел Деклан Ланнон. Его русые волосы были спутаны и слиплись на лбу, мощная фигура едва помещалась на койке. Нижнюю часть лица покрывала борода, при виде меня ее полумесяцем прорезала злобная улыбка.

У меня застыла кровь – он каким-то образом узнал меня. Как и тан Томас. Деклан точно знал, кто я.

Я стоял и пялился на него, он сидел и пялился на меня. Тьма двигалась вокруг нас как дикий голодный зверь, и я мог отогнать ее только факелом в руках и огнем в груди.

– Ты похож на нее, – нарушил молчание Деклан.

Я не моргал, не шевелился, не дышал. Стоял как статуя, как каменное изваяние, которое ничего не чувствует, и тем не менее какой-то голос сказал мне: «Он говорит о твоей матери».

– У тебя ее волосы, ее глаза, – продолжал принц. – Значит, ты унаследовал от нее лучшее. Наверное, ты это уже знаешь: что ты наполовину Ланнон?

Я смотрел на него, на голубой лед в глазах, пряди светлых волос, бледную кожу. Я потерял дар речи, поэтому он продолжил:

– Мы с тобой могли быть братьями. Мальчишкой я любил твою мать больше, чем свою собственную, и обижался на тебя, что ты – ее сын, а я – нет, что она любила тебя больше, чем меня.

Деклан поерзал и скрестил ноги. Цепи скребли камень и лязгали, но принц, похоже, не испытывал ни малейшего неудобства.

– Эодан, ты знаешь, что она учила меня?

Эодан.

Теперь, когда он произнес мое имя и полностью признал меня, у меня прорезался голос.

– Чему она учила тебя, Деклан?

Узник улыбнулся шире, довольный тем, что вовлек меня в разговор. Я возненавидел себя за это, за желание узнать больше о матери и за то, что расспрашиваю о ней его.

– Лили была художницей. Я умолял отца позволить мне учиться рисовать.

Я вспомнил письмо матери. Она упоминала, что чему-то учила Деклана… Отец никогда не рассказывал, что она была художницей.

– Тогда почему уроки прекратились?

– Из-за Лили, – ответил Деклан, и мне не понравилось, как ее имя прозвучало из его уст. – Она разорвала мою помолвку с твоей сестрой, и это стало началом конца. Твоя мать больше мне не доверяла, начала во всем сомневаться. Я видел это в ее глазах, когда она смотрела на меня, а я хотел рисовать только кровь и смерть.

Он помолчал, щелкая ногтями. Этот раздражающий звук наполнил камеру как тиканье часов.

– А когда человек, которого любишь больше всех на свете, боится тебя… это тебя меняет. Ты этого не забываешь.

Я не знал, что ему сказать. Стиснув зубы, я сдерживал гнев, который тупой болью стучал в висках.

– Разумеется, я пытался ей объяснить, – продолжал Деклан. Его голос был как дым – я не мог от него закрыться, не мог не вдыхать. – Я говорил Лили, я просто рисую то, что вижу каждый день. Отрубленные головы и отрезанные языки. Как правит мой отец. И как отец воспитывает из меня свою копию. Я думал, твоя мать поймет, она ведь тоже была из Дома Ланнонов. Она знала нашу восприимчивость. И отец доверял Лили. Она была дочерью его любимого тана, тупицы Дарры Хейдена. «Лили не предаст нас», – говорил отец. Но Гилрой забыл, что когда женщина выходит замуж за лорда, то берет новую фамилию. Она входит в новый Дом, и ее привязанности меняются, как если бы она вообще никогда не была связана кровью. А как ее обожал Кейн Морган! Держу пари, он отдал бы все на свете, чтобы удержать ее.

Он наконец замолчал на достаточно долгое время, чтобы я обдумал услышанное.

– Как я понимаю, старый Кейн умер? – спросил Деклан.

Я решил не отвечать на этот вопрос и поинтересовался:

– А где теперь Хейдены?

Насчет одного Хейдена я уже знал: он сидит в нескольких камерах отсюда.

Деклан захихикал и подавился влажным кашлем.

– Так тебе все и расскажи! Мертвы, разумеется, кроме одного. Старый верный Томас. Его брат, а твой дед восстал, когда увидел мятеж Лили, увидел ее хорошенькую белокурую голову на пике. Он поставил дочь выше короля. Для тех Ланнонов, которые поворачиваются против своих, существует особое наказание.

Мне нужно уйти. Сейчас же, прежде чем разговор зайдет слишком далеко и я потеряю самообладание. Я начал поворачиваться спиной к принцу, чтобы оставить его в темноте.

– Эодан, так где же тебя спрятала твоя нянька?

Мои ноги приросли к полу. Когда я встретил его взгляд, у меня кровь отлила от лица. Его улыбка в свете факелов казалась потускневшим серебром.

– Я разнес весь замок в поисках тебя, – пробормотал Деклан. – Я часто думал об этом: где ты был той ночью, как малыш мог от меня сбежать.

«Где ты, Эодан?»

Голоса зазвучали в унисон, обрели четкость. Юный Деклан и взрослый Деклан. Прошлое и настоящее. Аромат горящих трав, далекие крики, холодный запах навоза, рыдания отца. Влажная затхлость этой камеры, груда костей, вонь нечистот в ведре, блеск в глазах Деклана.

– Так тебе все и расскажи, – произнес я.

Он откинул голову назад и смеялся, пока мне не захотелось его убить. Должно быть, жажда крови сверкнула в моих глазах, потому что он устремил взгляд на меня и сказал:

– Жаль, что твою сестру не спрятали так же хорошо, как и тебя.

Я невольно потянулся за кортиком. Клинок находился у меня на спине под рубашкой. Я выхватил его так стремительно, что Деклан изумился и выгнул брови, но тут же улыбнулся, любуясь блеском стали.

– Ну давай же. Иди, бей меня, пока кровь не зальет эту камеру. Уверен, народ Мэваны это оценит, и ему не придется тратить время, взвешивая на суде мою жизнь.

Я дрожал и дышал сквозь зубы.

– Давай же, Эодан, – дразнил Деклан, – убей меня! Я заслуживаю смерти от твоей руки.

Я сделал шаг, но не к нему, а к стене. Это привлекло его внимание – я двигался и действовал неожиданно.

Он молчал, глядя, как я подхожу к стене