Вася Портников барабанит по столу, изображая цирковую дробь: мол, смертельный номер, нервных просим покинуть помещение.

– Итак, – повторяет Гирш, – вот мой вопрос. Мы знаем, Ника, что у каждого журналиста, у каждого из нас, есть заветная мечта, которую ему не судьба воплотить, и он это понимает. Скажи нам, Ника, о чем мечтаешь ты. Какой репортаж ты бы хотела написать, но уверена, что никогда не напишешь?

В тишине все взгляды устремлены на Нику. Теперь кровь отлила от щек, Ника стоит бледная, напряженная, как натянутая струна. Заветная мечта? Репортаж, который она никогда не напишет?

– Я еще очень молода, – говорит Ника, – и я верю, что впереди у меня долгая жизнь. Я не люблю слово «никогда» – я знаю, что иногда случаются самые невероятные вещи. Если бы вы спросили меня вчера, я бы не нашлась, что ответить. Но сегодня у меня есть ответ. Вы все знаете, я работаю с Инной, с Инной Львовной, мы пишем о проблемах молодежи, о музыке, которую они слушают, книгах, которые читают, НОМах, к которым принадлежат. Еще сегодня утром я была уверена, что нет такого неформального объединения, о котором мы бы не знали, – но, как выяснилось, я была не права. Сегодня мне рассказали о людях, которые тайно тренируются, чтобы переходить Границу без всяких технических приспособлений. Они называют себя независимыми шаманами – и вот о них я хотела бы написать репортаж. Избегая слова «никогда», скажу, что сегодня я не представляю себе этот репортаж у нас в «Молодости» – и тем более в любом другом журнале, – но все равно хочу его написать. Ну и конечно, спасибо, что приняли меня в ваш коллектив, в вашу семью.

Комната взрывается аплодисментами, под крики «до дна! до дна!» Ника выпивает бокал, а потом Гирш, покинув свое место во главе стола, обхватывает ее медвежьими лапищами, щекочет седой бородой, жарко шепчет на ухо: «Поздравляю, поздравляю!»

– Спасибо, – говорит Ника и садится.

– А теперь – утка с яблоками! – провозглашает Гирш.

Почти все гости разошлись, один Вася Портников допивает вместе с Гиршем бутылку мертвого виски, да Инна Биргер с Никой моют на кухне посуду. Точнее, моет Инна, а Ника вытирает, сменив за полчаса уже второе насквозь мокрое полотенце.

– Если честно, – говорит Биргер, – о независимых шаманах я знаю. Но, разумеется, о них категорически нельзя писать. Наверху их считают едва ли не шпионами мертвых – потому что независимые шаманы подрывают самое главное: монополию на пересечение Границы.

– Какая же это монополия? – говорит Ника. – Я слышала, есть специальные приборы, с ними туда-сюда ходят разные люди… ещётники, например.

– Приборы – сложная штука, – отвечает Биргер. – Их можно запеленговать, обнаружить, изъять. А независимые шаманы совершают трансграничные путешествия сами, без всякой техники. Они обладают умением, которое нельзя ни отнять, ни уничтожить.

– Жаль, что нельзя сделать про них репортаж, – говорит Ника. – Был бы потрясающий материал.

– Жаль, – кивает Биргер, – но все-таки я тебе скажу, что никто наверняка не знает, удается ли им в самом деле пересекать Границу. Всегда хватает хвастунов и сумасшедших, рекламирующих самые невероятные способы. Если о них и можно писать – то в стиле «Аллигатора».

Ника морщится. «Аллигатор» – это сатирический журнал, большей частью состоящий из небрежно нарисованных карикатур, высмеивающих ещётников, увлечение мертвыми вещами, музыкой и кино. В редакции «Молодости» его считают устаревшим и несовременным даже те, кто верит в необходимость Границы и вредоносность мертвых.

Интересно, думает Ника, что сказала бы Инна Львовна, если б я призналась ей, что не просто была в Заграничье, а даже в нескольких областях? Тоже решила бы, что я вру?

– Вот, например, в прошлом году, – продолжает Биргер, – ко мне пришел человек – утверждал, что сумел создать пластырь, с помощью которого можно перемещаться через Границу. Наклеиваешь – и переходишь. Предлагал попробовать и написать об этом.

– И как?

– Никак. Пробовать я, конечно, не стала. В лучшем случае пустышка, в худшем – какая-нибудь отрава. Потому что если были бы возможны пластыри для пересечения Границы – уж я-то давно бы об этом услышала.

Ника кивает: Инна Биргер занимается неформальными объединениями уже пятнадцать лет, и, действительно, вряд ли от нее укрылось бы хоть что-то мало-мальски значительное.

Впрочем, всякое бывает на свете, думает Ника и спрашивает:

– А если он говорил правду?

– Тем более, – отвечает Биргер. – Тогда об этом уж точно нельзя писать.

Нельзя печатать, думает Ника, а писать можно всегда. Пусть даже никто не опубликует репортаж про независимых шаманов – я все равно должна его сделать.

Как все-таки хорошо быть на пятом курсе! Не надо спешить к первой паре, просыпайся, когда хочешь – хоть в десять, хоть в одиннадцать. И по утрам квартира в твоем распоряжении – родители, конечно, уже на работе.

Закутанная в мохнатый мертвый халат, Лёля сидит за кухонным столом. Перед ней дымящаяся чашка кофе и весь боевой набор франкской косметики – несколько тюбиков помады, тени для век, щеточка для ресниц, карандаш для бровей, перламутровая пудреница с зеркальцем внутри… правда, зеркальце Лёле сейчас не нужно: она смотрится в большое и круглое зеркало, папин подарок маме на 22 апреля, День Живых Женщин.

Лёля не спеша начинает краситься. Сегодня надо выглядеть не просто хорошо, а лучше лучшего – ей ведь мириться с Никитой. Он, конечно, негодяй – даже не позвонил вчера! Впрочем, другого Лёля от него и не ждала.

Если бы я встречалась с Глебом, думает она, он бы мне пять раз на дню звонил.

Тоже, конечно, не вариант.

При мысли о Глебе Лёля мрачнеет. Полночи она читала книгу, которую он принес – и вспоминать о ней совсем не хочется, особенно таким красивым осенним днем, когда солнце в окне заставляет алые и желтые кроны пламенеть еще ярче.

Глеб, конечно, прав: историк должен использовать любой источник – неважно, официально он опубликован или напечатан на машинке и размножен на мертвом зирексе. Такие книги называются Самокоп – потому что они самокопированные, но Глеб шутит: потому что с их помощью можно докопаться до правды.

На идеборе, понятно, рассказывают, что Самокоп изготовляют в Заграничье, хотят подорвать нашу веру в Победу, в подвиг живых и в героизм Проведения Границ, но Лёля, конечно, не верит: мертвые запросто могли бы книгу сделать нормально, а не копировать машинопись так, что половину букв приходится угадывать. Это не значит, что всё в таких книгах правда, – историк должен уметь критически относиться к документам – но Лёля чувствует, что в Самокопных книгах правды не меньше, чем в университетских учебниках.

Ночью она читала воспоминания о «минус пятом годе», когда тысячи ветеранов Проведения Границ были брошены в тюрьмы или даже уничтожены. В школе об этом старались не упоминать, а в Университете будущим историкам объясняли, что «трагедия минус пятого года» – результат деятельности мертвых шпионов, готовивших вторжение,