– «Они» – это кто? – спрашивает Ника.
– Ну, Учреждение. Контора. Такие учителя, как Рыба, такие журналы, как «Аллигатор». Много кто. В результате лжи становилось все больше – и, в конце концов, под ее тяжестью все и развалилось. Собственно, оно не могло не развалиться, рано или поздно.
– А мне нравится думать, – говорит Гоша, – что все это вызвали мы, убив Ищеева.
– Ты, Гоша, все-таки романтик, – смеется Лёва. – Это же только в книгах четверо героев меняют мир.
Я не меняла мир, думает Марина, я просто хотела быть с Лёвой. Так хотела, что даже не думала, зачем дядя Коля нам помогает.
Марина вспоминает последний разговор с начодом Ищеевым. Возможно, дядя Коля в самом деле использовал их, чтобы захватить власть и провести реформу. Знал ли он, как сильно ослабит этим Границу? Вряд ли. А вот Марина знала, что каждый искусственный переход делает Границу все проницаемее и приближает освобождение Лёвы из Межграничья.
Спрашивается: кто кого использовал?
Мы не меняли мир, думает Марина, но мы все хотели перемен – и мы их получили.
– Если даже не мы изменили этот мир, – говорит Ника, – мы избавили все миры от Ищеева и Орлока. И вот от этого я счастлива.
– Тебе, Ника, легко говорить, – отвечает Марина. – А я бы предпочла еще раз убить Орлока, чем убивать Ищеева так, как я его убила.
– Зато ты убила его навсегда! – возражает Ника. – Причем с первого раза.
Марина вздыхает.
– Я тогда пошутила, что в Академии мне не объяснили про «честный поединок»… Но мы же понимаем: одно дело убить в бою, и совсем другое – пристрелить безоружного.
– Мы его не пристрелили, – Лёва берет Марину за руку. – Мы его казнили. Как четыре мушкетера казнили миледи, помнишь?
– Я помню. Они специально пригласили палача, чтобы ее повесить, – улыбается Марина.
В самом деле, смешно: только Лёве могло прийти в голову оправдывать убийство романом Дюмаса.
– Нам негде было взять палача, – серьезно отвечает Лёва, – поэтому его роль сыграла ты. Мы же не в романе. Мы обходимся своими силами, не привлекая помощников.
Марина уже жалеет, что об этом заговорила: день такой хороший, Лёва рядом, чего я, в самом деле?
– Пойдемте вниз, к Гарину и Сердцеву! – предлагает она, и первая бежит вниз по тропинке.
Правильное, между прочим, решение: у памятника двум вдохновителям Проведения Границ ни души. И это в двух минутах от людной обзорной площадки!
А вид отсюда даже лучше.
Марина подходит к краю обрыва, смотрит на бесконечный горизонт, прорезанный шпилями пяти высоток, слышит счастливое чириканье – хорошо!
– А посмотрите, что у меня! – кричит за ее спиной Лёва.
Марина оборачивается: Лёва победно вздымает над головой бутылку мертвого вина.
– Франкское? – спрашивает Ника.
– Италийское, – отвечает Лёва, – но тоже хорошее.
Гоша достает штопор. Стаканчиков, конечно, ни у кого нет, но когда это мешало? Передавая друг другу бутылку, они сидят на краю площадки, свесив ноги. Перед ними расстилается освещенная закатным солнцем столица.
– У меня тост! – говорит Лёва. – Или не тост, не знаю… сейчас выясним.
Он умолкает, собираясь с духом.
– Давай уже! – подбадривает Гоша.
– Слушайте. Я вот сказал, что мы обходимся своими силами, без помощников. И пока мы сюда шли, я все думал: почему так вышло? Наверно, дело в том, что еще в школе мы поняли: на взрослых нельзя полагаться. А теперь мы сами взрослые, и другие дети тоже взрослые, даже вон Шурка сегодня школу закончила. И это значит, что нельзя полагаться вообще ни на кого… ни на кого, кроме друзей! И когда я оказался в Межграничье – как бы мне там ни было одиноко, я всегда был уверен, что вы обо мне помните и думаете, как помочь. И это давало мне силы держаться, пока… пока вы не связались со мной… ну, вместе с Шуркой и Майей, в самый первый раз.
Лёва переводит дыхание и продолжает:
– Я знаю, Майя вам очень помогла, и Вольфин, и Майк, и Шурка, и даже Лёля. Но если бы не вы трое – ничего бы не было. Поэтому давайте поклянемся сохранить нашу дружбу, что бы ни случилось!
Да, думает Марина, похоже, не вышло тоста.
– Все-таки, Лёва, ты дурак, – говорит Гоша. – Зачем нам клясться? Можно подумать, без клятвы мы можем так вот взять – и потерять нашу дружбу.
Ника смеется:
– Жалко тебе, что ли? Считай, что мы четыре мушкетера. – И, подняв руку, она первая говорит: – Клянусь! – а следом за ней клянутся Гоша, Марина и Лёва.
Они еще долго сидят, перешучиваются, болтают о всякой ерунде, хвалят Левино италийское, а когда оно кончается, Гоша достает другую бутылку, на этот раз обычного, живого вина, тоже очень хорошего. Марина смотрит, как заходящее солнце подсвечивает низкие тучи, смотрит на город, где прошло ее детство, где она встретила друзей и любимого, смотрит и вспоминает, как маленькой девочкой верила, что живет в самом лучшем городе на свете. Этот город был пронизан ложью, но разве та вера была неправдой? Марине всегда было здесь хорошо: чистый белый снег, свежая зелень весны, яркое летнее солнце, красные и желтые листья… широкие улицы и проспекты, пять высоток по концам воображаемой звезды, просторные вестибюли метро, синие с серебром праздничные флаги.
И Марина пронзительно понимает: всего этого скоро не будет. Этот мир, мир, каким его знали, умирает на глазах, разваливается, рассыпается… растворяется, как вечерний город, тающий в закатных сумерках.
Когда-то давно мы были детьми, думает Марина. Мы жили в привычном мире, почти таком же неизменном, как мертвые миры Заграничья. Мы знали, что вырастем, станем взрослыми, заведем семью и детей, в конце концов состаримся и уйдем на ту сторону Границы, но этот мир, наш мир… мы верили, что оставим его своим детям таким же неизменным. А теперь я выросла и узнала: мир обречен меняться.
Наверное, быть к этому готовой – это и значить повзрослеть.
Лёва обнимает ее, и тут город перед ними вспыхивает тысячами огней – это включили фонари.
– Ух ты! – говорит Гоша, и даже Ника взволнованно хватает Марину за руку.
Так они и сидят, прижавшись друг к другу, над закатным городом, у постамента позабытого памятника, четверо друзей, самые близкие люди на земле.
Конец2015–2016