Сейчас, конечно, стыдно вспоминать, как смотрели на нее профессора всех пяти факультетов, когда она, накричавшись, выбежала вон из столовой, едва не сбив с ног старичка-профессора с матмеха.

Ну и что дальше? Теперь Никита разобидится, сам ни за что не позвонит, а Глеб будет увиваться вокруг, надеясь, что Лёля снизойдет до него.

Не дождется! Дружить с ним, может, и прикольно, но встречаться? Ни за что!

Впрочем, лучше бы Лёля дала проводить себя до метро: Никиты все равно нигде не было, а теперь, спустившись с эскалатора, она одна вышагивает длиннющим переходом, где в этот вечерний час никого больше нет.

Стучат каблучки италийских туфель, эхо гулко отдается от стен – Лёле кажется, даже громче обычного. Она останавливается, но за спиной еще несколько секунд отчетливо слышно цок-цок-цок. Лёля вздрагивает и оглядывается: нет, конечно, никого нет. Нервы ни к черту, думает она. Как сегодня в библиотеке-то!.. Чуть до потолка не подпрыгнула!

Лёля улыбается и, поправив сумку на плече, идет дальше. Цок-цок-цок тут же возвращается – теперь не только сзади, но слева и справа. Лёля снова замирает – на этот раз цоканье не утихает еще с полминуты, перемещаясь вокруг, словно беря в кольцо.

По спине ползет неприятный холодок, Лёля прижимает к себе сумку и бросается бежать – и тут цоканье окружает ее со всех сторон, будто несколько человек одновременно постукивают по полу, потолку, стенам…

Лёля останавливается, стук крови в висках не может заглушить неумолчное цок-цок, доносящееся уже со всех сторон, словно кто-то подает сигналы, выстукивает тревогу секретным шифром – тем самым, тюремным, дограничным.

Лёля зажимает уши руками. Я буду кричать, я позову милицию!

Нет, только не милицию, с ужасом понимает она. У меня же с собой… прямо в сумке…

Что, Глеб, не мог принести в другой день? Вот идиот! Кто его просил? Как знал, что мы поругались с Никитой!

И Никита тоже хорош! Профессорский сынок, любимчик! Ему-то легко нести всякую чушь, он и в аспирантуру по блату попадет! А Лёле приходится работать, даже не работать – вкалывать! Ее-то на кафедре за красивые глаза никто не оставит, у нее-то нет папы-профессора!

Как когда-то на турнирах об-гру, злость подстегивает Лёлю, придает силы. Лёля срывается с места и несется туда, где уже грохочет приближающийся поезд.

Но даже этот грохот не заглушает цоканья, щелканья, стука.

Возможно, когда-то на традиционном осеннем чаепитии действительно пили только чай, но сегодня от этой традиции осталось одно название. За много лет чаепитие превратилось в роскошное застолье: холодец, сервелат, десяток салатов, утка с яблоками и запеченным картофелем… ну и, разумеется, алкогольные напитки различной крепости, а вот под занавес – чай с яблочным пирогом, фирменным блюдом Маргариты Валентиновны, «тети Риты», жены Вениамина Алексеевича Гирша, бессменного главного редактора «Молодости».

Сам он восседает во главе стола – огромный седобородый мужчина, напоминающий не то выросшего гнома, не то усохшего великана из детских сказок. В его руке – стакан с мертвым гэльским виски, в янтарной жидкости, позвякивая, плавятся льдинки.

– У меня есть совершенно достоверная, но все еще строго секретная информация, – говорит Гирш. – Следующим летом надо ждать гостей, – и, понизив голос, добавляет: – С той стороны Границы.

– Непрошеных? – уточняет чернобровый и смуглый Руслан Караев, заведующий знаменитой страницей юмора. – А то мы их за сорок лет заждались.

– Нет, – говорит Гирш, – согласованных, проверенных и дружественных. Будет фестиваль жизнелюбивых сил Заграничья.

– Откуда информация? – спрашивает Вася Портников, худощавый блондин в круглых очках.

– С самого верха, – и Гирш со значением поднимает палец. – Кое-кто рассказал мне за бутылкой виски. Предполагаются гости из нескольких десятков областей Заграничья. Такого не было со времен Проведения Границ.

– Потрясающе! – восклицает Инна Биргер, яркая брюнетка, отвечающая в журнале за НОМы и прочие неформальные молодежные темы.

Все говорят одновременно, перебивая друг друга. Ника отпивает вина и через стол улыбается художнику Мише, самому молодому из членов редколлегии.

– Представляешь? – говорит он. – Может, я мертвых увижу, прям как тебя сейчас!

– Очень может быть, – кивает Ника.

Кого-кого, а мертвых она навидалась, этим ее не удивишь. Но сам факт, что Граница приоткроется… пусть на время и не для всех… может быть, это маленький шаг к Открытому Миру, о котором она мечтает столько лет? Прекрасная новость – и особенно сегодня, когда Кирилл рассказал ей о независимых шаманах.

Они шли, как в детстве, пиная осенние листья, и Кирилл рассказывал, что года полтора назад, поругавшись с родителями, переехал на дачу, благо построена она была на совесть, не промерзала даже зимой – если, конечно, запасти дрова и регулярно топить печь. Само собой, туда скоро зачастили системщики, сначала местные, а потом и иногородние, приезжавшие на электричках и попутках, чтобы увидеть великий город на пяти холмах.

От них Кирилл впервые и услышал о независимых шаманах.

– Ну что же! – говорит Гирш, вставая во весь свой двухметровый рост. – Настало время традиционного тоста, поэтому – прошу тишины! – он звякает вилкой о край стакана, и шум стихает. – Как вы, наверное, знаете, не каждый год мне предоставляется возможность его произнести, поэтому я счастлив, что сегодня эта возможность у меня есть, и вдвойне счастлив, что я обязан ею Веронике Логиновой, нашей маленькой Нике, сделавшей за год головокружительную карьеру от курьера до полноценного репортера! Прошу тебя, Ника!

– Вставай, вставай, – шепчут вокруг, и Ника неохотно поднимается, все гуще краснея.

Что ж меня никто не предупредил-то, думает она. Я бы хоть морально подготовилась. Тоже мне, коллеги! Сволочи вы, а не коллеги!

– Итак, сегодня я поднимаю бокал за нашего нового сотрудника, – продолжает Гирш. – За нашу Веронику, красивую, талантливую и, не побоюсь этого слова, молодую. Можно сказать, в ее лице наша «Молодость» в кавычках каждый день встречается с молодостью без кавычек.

Легкий смех обегает стол, Ника боится, что щеки у нее сейчас цвета помидора или спелого яблока. Она вертит в руках ножку бокала с красным вином, надеясь, что тост скоро закончится, она выпьет и сядет, стараясь быть понезаметнее.

– Как вы знаете, – говорит Гирш, – наша традиция посвящения в журналисты включает в себя не только заздравную речь, которую вы только что выслушали, но и ответ на один вопрос, который я, главный редактор «Молодости», могу задать герою – сегодня я бы сказал «героине» – дня. Традиция требует, чтобы это был очень личный вопрос – вопрос, который я бы никогда не стал задавать на редколлегиях и летучках.

Больше всего Нике хочется провалиться сквозь землю. С ненавистью она глядит на Мишу – что ж ты меня не предупредил? – но тот лишь пожимает плечами: не то хочет сказать «забыл», не то ссылается еще на какую-нибудь традицию.

– Ну что, Ника, ты готова? – вопрошает Гирш.

А куда я денусь, думает Ника и говорит:

– Конечно.

– Ответь мне, юный репортер журнала «Молодость», на вопрос, над которым я думал