Я усиленно тру правой рукой глаза, а когда открываю их, передо мной снова Алла. Ее красивые губы приоткрыты. Забавно. Если бы мне не было так плевать на все прямо сейчас, я бы даже задумался, не прикоснуться ли к ним…
Но нет, сейчас нельзя все это продолжать. Я разворачиваюсь и возвращаюсь в кресло. Располагаюсь поудобней. Оно большое, мягкое, из коричневой кожи. Странно, что не скрипит. Когда я был помоложе и бывал в гостях, мне всегда казалось – вот как же круто, что такая мебель есть у остальных… А у меня ее нет.
Мысли почему-то перескакивают на другое.
Одно из самых страшных откровений, которые могли бы на меня свалиться, – что я усыновленный. Ну не отвратительно ли узнать это, когда тебе уже за двадцать, ты любишь и ценишь родителей, а потом выясняешь, что вот такое предательство случилось. И не можешь наверняка теперь сказать, доверяешь ли хоть кому-то в этой жизни – черт, да и сможешь ли в дальнейшем довериться. М-да уж. Мало того, что девушка меня оставила, так если я теперь прознаю, что родители мои…
Да, я созванивался недавно с ними, у них все хорошо. Сходили в театр, на представление какое-то. Мама сказала, что ей особенно понравилась Офелия. Или все-таки Джульетта?
И вот, вроде бы такие родные мои родители, но неизвестно, чего от них ожидать…
Но нет, это там. А здесь, в этой реальности, Алла вдруг начала двигаться, томно, будто зовя меня. Она действительно меня окликнула?.. Нужно срочно разобраться. Но я также чувствую, что запросто могу спугнуть что-то важное; одно лишь неосторожное обращение – и в точности как в прошлый раз проблеск близкой мне личины слетит с нее! Нет, такого позволить я не могу.
Я встаю. Перед тем, как сдвинуться с места, щурю глаза, присматриваюсь. Странно. Невероятно. Алла трясет головой, медленно так, из стороны в сторону. Она будто сопротивляется неким силам, которые кружат рядом и хотят ее утащить; она трясется; она хочет вырваться. Ей не нравится… Не нравится, когда ее телом пытается завладеть кто-то иной.
Я подхожу, вглядываюсь, но вижу лишь как она трясет головой. А когда она успела переодеться? Она будто надела пижаму – да такую просторную, что больше похоже на погребальный саван? Когда?..
Подхожу ближе, все еще всматриваясь. От каждого движения головы в воздухе почему-то остаются темные следы. И вдруг – голова останавливается. Я снова узнаю мою Катеньку.
Она смотрит на меня испуганно, на лице – буря эмоций: ужас, сомнение, непонимание, злость. У меня – шторм чувств внутри: какого черта она здесь забыла? И как я по ней соскучился… Неужели все, что сегодня было, все, что я узнал, – сон? Пускай она побудет со мной. Еще разочек. Пожалуйста, ну еще всего один раз, пускай она мне привычно покажет язык, пускай наклонит голову к плечу и улыбнется, игриво улыбнется. Но она лишь странно, ломко изгибается, вздрагивает и падает ниц.
От темных частиц вокруг ее головы не осталось и следа. Передо мной – все та же Алла. Она спокойно лежит на боку, а ее губы все так же приоткрыты.
Это повторяется еще не единожды. Всякий раз, впав в небольшое забытье, я замечаю изменения, подхожу к постели, но там меня ждет лишь разочарование. Катя, едва мелькнув, превращается в Аллу.
В какую-то секунду вихрь вдруг проносится по комнате, неуловимо меняя ее. Будто все оттенки становятся другими. Светает?..
Собрав последние силы и отогнав сонливость, я встаю. Все повторяется, снова и снова. На секунду – нет, даже на долю секунды! – передо мной возникает незнакомка из осознанных сновидений; та, чей лик я упорно не мог увидеть. Стоит сделать шаг вперед – я надеюсь, что вновь появится моя Катя, – как призрак рассыпается в облачко и исчезает. Пытаясь не придавать всему этому слишком много значения, я бросаюсь к кровати, к телу – хватаю за плечи и не понимаю, почему не могу разглядеть лицо за упавшими волосами.
Трясущимися пальцами я отвожу локоны в сторону.
И вижу ее.
Она открывает глаза и отчетливо произносит:
– Я здесь.
Глава 12
Суббота, ночь
Г-где я? Здесь так промозгло… Не из-за дождя, а из-за особой, насквозь пропитанной сыростью и горем атмосферы. Мы… Да, мы на кладбище.
Я смотрю на людей в отдалении.
Вот один, постарше, распоряжается насчет гроба. Еще один – с импровизированным катафалком.
Вот дама, она держит в руках куски белой ткани. Зачем они ей? Как интересно за всем этим наблюдать… и я будто бы слышу что-то поверх событий.
Я шагаю по аллее. Здесь мало деревьев, зато они высокие. Я вижу больше людей; всего около десяти человек. Они сгрудились возле свежей могилы. Как быстро все произошло…
Я прохожу дальше. Так холодно! Обхватываю плечи руками и сильно-сильно тру, стараясь согреться. Тем временем действие вновь проскакивает вперед, но даже не в стиле перемотки, а будто кто-то просто взял и вырезал кусок пленки.
Люди уже положили тело в простой гроб и успели закрыть крышкой. Я продолжаю смотреть со стороны. Похоронная процессия не в курсе, кто я, но никому это и не интересно. Все хотят поскорее справиться с делом, упавшим на них в октябре.
Мужчина, одетый как священник, вроде собирается сказать погребальную речь, как вдруг осекается на полуслове. Может, он изначально не собирался ее говорить, потому что народу недостаточно. Снова заговорив, он обводит взглядом присутствующих и задерживается на мне.
– А это еще кто?
Видимо, меня наконец заметили. Пока остальные участники выходят из легкого оцепенения, картина вдруг меняется…
* * *Я в помещении. Здесь висит большой флаг и, очевидно, проводятся заседания какого-то общества. Немногочисленные участники расхаживают очень важно и гордо. Пытаюсь вглядеться в название под флагом… «Сыны Умеренности»? Да, пожалуй, что они.
И в чем же они умеренны? Надо подумать…
Тут они видят меня. Кажется, они удивлены. Вроде как у них ведется отчетность, они хотят, чтобы я представился.
Но я не в состоянии ничего ответить; как воды в рот набрал. И вдруг – вот нелепица! – один из участников, который только что говорил, что им не хватает членов, на возражения регистратора заявляет:
– Все нормально, он мой знакомый. Напился парень, с кем не бывает! Вот вступит в наши ряды – и все будет в порядке.
Дальше он обращается ко мне:
– Ну, давай, вспоминай. Ты же Гилбрейт, так?
Двусмысленно мотнув головой, я делаю шаг назад. Тут оказывается, что одного согласия мало – нужно еще внести два доллара. Шарю по
