— Понятно, — дрожащим голосом произнесла Анна. — Вы отчего-то ожидали увидеть совсем не то. Но я вовсе не гений и не какая-нибудь волшебница; если вам сказали так, то это неправда.

Она отвернулась и стала смотреть в окно; погода всё более ухудшалась: казалось, вот-вот разразится настоящая буря. Всеслав тоже приблизился и разглядел тёмно-серые, почти чёрные тучи, которые сильный ветер собирался разорвать в клочья.

— Вам нравится такая погода?

— Нравится! — с вызовом ответила Анна. — И если бы мне не приходилось соблюдать приличия и не вызывать беспокойства у домашних, я бы всегда ходила гулять во время дождя и ветра…

Она слегка покраснела и содрогнулась, словно замёрзла — но продолжала сердито глядеть на него яркими, миндалевидными глазами.

Да нет же, не могла Злата так ошибаться! Если бы Анне ничего от её не передалось, она заметила бы это первая!

— Анна Алексеевна, отчего на ваших картинах и набросках никогда не присутствуют люди? — поинтересовался Всеслав. — Они вам неинтересны?

Она порывисто вскочила с места — ах, как же эта торопливая грациозность напомнила ему любимую! — и распахнула дверь в соседнюю комнату.

— Не ведаю, почему вы задаёте такие вопросы, но мне надоело увиливать и всё время чего-то опасаться! Полагаю, не будет ничего особенного, если вы на минуту заглянете ко мне в будуар; правда, обычно я не пускаю сюда гостей. Вы правы, иногда я рисую людей — но никто, кроме Любы, этого не знает. А ещё она говорила…

Тут Анна запнулась и поманила Всеслава за собой. Он переступил порог комнаты: словно попал в какую-то восточную сказку вперемешку с современностью: рядом со стульями разбросаны вышитые шёлком подушки и ковры, стены задрапированы роскошными тканями…

Всеслав перевёл взгляд направо, где над широким кувшином, полным осенних астр, висела какая-то картина. Вгляделся — и будто раскалённая стрела прошила ему сердце насквозь, так что он с трудом подавил вскрик…

— Что с вами? — обеспокоенно спросила Анна. — Вам нехорошо?

— Так, пустяки… Старая рана, полученная в юности, иногда напоминает о себе… Просто это было неожиданно. Скажите, Анна Алексеевна, этот портрет, он…

— Это портрет моей матушки, — твёрдо ответила Анна. — Мы ведь с ней очень похожи, не правда ли?

— Очень — с трудом повторил Всеслав. — Очень похожи…

* * *

Реакция Вацлава Брониславовича на портрет Алтын Азаматовны оказалась более чем странной. Анна сперва ошарашенно разглядывала князя, который, казалось, забыл, для чего вообще появился в её будуаре, и не мог оторвать взгляда от юной красавицы на картине.

И тогда Анне отчего-то сделалось тоскливо и горько. Папенька утверждал, что они с Алтын — одно лицо; а вот князь Полоцкий как увидел пропавшую княжну, так и дар речи потерял… А на неё, Анну, он ни разу так не смотрел, да и не только он, а никто на свете!

Да полно, глупо же получается: неужто она приревновала князя к портрету родной матери, пропавшей более двадцати лет назад? «Я просто невыносимая, скверная эгоистка!» Анна быстро утёрла злые слёзы. Ну почему в её жизни всё так нескладно?!

— Наверное, нам стоит вернуться в гостиную, — дрожащим голосом предложила она. — Доктор скучает в одиночестве, а мои работы вам… — она хотела сказать «безразличны», но удержалась и выдавила: — Мои работы вам, как видно, не слишком понравились.

Вацлав Брониславович быстро повернулся к ней.

— Простите, Анна Алексеевна! Ради Бога, не сердитесь, я никоим образом не желал вас расстроить! Прекрасно понимаю, что вам больно вспоминать о ней… О вашей матушке.

— Я почти ничего о ней не знаю.

Полоцкий вновь перевёл взгляд с Анны на портрет Алтын.

— Маменька здесь, должно быть, моложе, чем я сейчас. Отец говорил, что когда писали этот портрет, она уже носила под сердцем ребёнка… То есть меня. И тогда ей, скорее всего, было лет девятнадцать, не более…

Анна запнулась. Ну вот, опять она по-дурацки проговорилась. Сейчас Вацлав Брониславович спросит, неужели неизвестно, сколько на самом деле лет было Алтын, когда писался этот портрет? А рассказывать гостю историю знакомства отца с матерью Анна не считала себя вправе: ведь папенька никому на свете, кроме неё, не раскрывал этой тайны.

Однако Полоцкий ничего не спросил, будто и не заметил никакой странности. Он всё смотрел на портрет; его и без того бледное лицо, казалось, побледнело ещё больше, до синевы, а ярко-голубые глаза превратились в тёмно-серые.

— Вацлав Брониславович… — робко позвала Анна.

Полоцкий глубоко вздохнул.

— Ещё раз прошу прощения! Ваша матушка и вправду редкостная красавица; этот портрет, пожалуй, обладает какой-то необъяснимой магической силой. Вам никогда так не казалось?

Теперь он пристально всматривался уже, слава Богу, не в портрет, а в лицо самой Анны — да так, точно ему было страшно важно услышать её ответ.

— Да, такое бывало. Иногда она точно говорила со мной… Предостерегала. А когда произошла моя помолвка с графом Левашёвым, мне показалось даже, что она не хотела этого… В тот день у неё были слёзы на глазах… Впрочем, я плохо помню, я тогда сильно захворала — вот, может быть, спросить у Элен, она видела…

Анна снова испуганно замолчала. Да что же у неё всё время готовы слететь с языка те вещи, о которых не следовало говорить с малознакомым человеком! При этом ей отчего-то до дрожи хотелось довериться князю, как бы это ни было рискованно.

— Потом, — продолжала Анна, — я взяла портрет с собой, я была не в силах с ним расстаться. Некоторое время я ничего настоящего не писала… Не могла. А в какой-то из дней, когда мы вернулись из Бадена, я снова увидела её здесь. И будто кто-то стал посылать мне видения, или сны из прошлого, которые я воплощала.

Князь Полоцкий слушал, затаив дыхание.

— Продолжайте, — попросил он.

Анна подошла к небольшой нише рядом с окном и отодвинула тёмно-синий бархатный занавес. За ним, отгороженные от остальной комнаты, находились несколько полотен, написанных ею в последнее время:

— Вот.