Глава 86. ЧАШИ ВЕСОВ

Как известно, для чересчур рациональных и холодных людей Запада главным христианским праздником считается Рождество; для более же эмоциональных русских христиан главным праздником является Пасха.

И вот какое объяснение даётся этому явлению: дескать, для западного человека важна бюрократическая сторона дела — факт рождения Иисуса Христа; человек же православный смотрит глубже: мало ли кто там родился, нам важно то, что данное родившееся существо оказалось не простым, а божественным, доказательством чему служат воскрешение и вознесение! А отсюда — и более трепетное отношение русских к Пасхе, нежели к Рождеству.

Как уже говорилось прежде, Зинаида с некоторых пор стала принадлежать к могущественной прозападной христианской секте, которая когда-то взяла своё начало от Мартина Лютера, а затем перелилась в протестантство. Потом самая неуживчивая часть протестантов откололась и от этой ветви и организовала то самое, что сейчас проникло с Запада в организм России и что сейчас, как полагают некоторые, подобно вирусу разрушает этот самый организм изнутри. Зина прекрасно знала об этих обвинениях против секты, и втайне от себя немного переживала по этому поводу.

Но знала она и другое: в секте было хорошо, а не плохо. Там было, попросту говоря, комфортно; люди сидели в простых, но мягких креслах, как бы расписанные по невидимым клеткам невидимого благоустроенного графика, а не стояли бесформенною толпою, как в православном храме; летом в огромном зале дома молитвы работали кондиционеры, а зимою всё хорошо отапливалось, и ниоткуда не дуло; возле здания секты никогда не было нищих и убогих, а если таковые и обнаруживались среди прихожан, то их кормили и им всячески помогали, рационально и хладнокровно скидываясь кто сколько сможет и не допуская, чтобы они, по православному обычаю, толпились с протянутою рукою на ступеньках храма… И всегда в доме молитвы были проповедники — благообразные, галантные, в костюмчиках, гладко выбритые, а не какие-нибудь там косматые и бородатые. А говорили эти люди с трибуны через мощные усилители — простые и понятные вещи…

А ещё — там всегда было очень чисто и красиво, а Зинаида всегда тянулась к чистоте и красоте; её отпугивал величественный Собор с золотыми куполами, потому что он стоял едва ли не в самом безобразном месте Ростова; вокруг — этот ужасный Центральный рынок, автостоянки, нескончаемые толпы людей, кучи мусора и груды товаров. Куда лучше было здесь, в глухом, полудеревенском уголке города, — войдёшь в дом молитвы, а там в огромном зале на сцене поют ангельски красивые девушки в белых и длинных платьях — все блондинки, а если и брюнетки, то непременно в белых косынках. Одна девушка пела отдельно ото всех и имела такой необыкновенный голос, что даже и у случайно пришедших людей слёзы на глазах наворачивались. В любом самом прославленном оперном театре мира сочли бы за честь иметь такую потрясающую певицу! А она здесь, на окраине Ростова-на-Дону, и ей ничего не надо — ни славы, ни денег, а только бы служить своим братьям и сёстрам… А тут ещё и пальмы с фикусами в кадках; и гардины на окнах, чтоб с улицы никто посторонний не заглядывал; и знакомые с тобою вежливо здороваются…

А я и сам бывал там иногда — это ведь в пяти минутах ходьбы от нашего с Зинаидой дома, но понимал всё увиденное там несколько иначе.

— Слышал я сегодня ваших проповедников, — сказал я однажды Зинаиде.

— Ну и как? Понравилось?

— Нет, конечно. Баба, выступавшая с трибуны, — типичная истеричка. Голос — то плаксивый, то вовсе рыдающий…

— Ой, да мне она и самой не нравится, — призналась Зинаида. — Но зато ведь мужчины-то какие! А это и есть настоящие наши проповедники.

— А мужики ваши мне ещё и меньше понравились. Та баба — нервнобольная, и какой с неё спрос; баба — есть баба, а вот у ваших мужиков… Такое ощущение, будто всё их потрясающее красноречие — дьявольского происхождения. Вроде бы и красиво шпарят, и артистично, и страстно, а не чувствуется за этим настоящей веры и настоящей любви к ближнему. Про одного такого проповедника я читал у Гофмана: некий молодой монах хлебнул сатанинского зелья, и в него вселилась адская сила, и стал он тогда в своём монастыре таким же вот точно трепачом, как эти твои болтуны. Все слушали его и рыдали от умиления, а парень под покровом святости стал злодеем и убийцей.

— Я читала этот роман, — спокойно возразила мне Зинаида. — И всё ты врёшь: наши проповедники не такие.

Я изумился:

— Ты? Читала? «Эликсир дьявола»?

— Да читала, представь себе!

— Но ведь при советской власти эта книга была строжайше запрещена! Я, например, смог прочесть её только в зарубежном издании на немецком языке!

— Я, конечно, не такая умная, как ты, и этот роман прочла уже после падения советской власти и на русском языке, но кое-что я в нём всё-таки поняла: наши проповедники — совсем не такие злодеи, как тот безумный монах, и они вовсе не убийцы!

— Они хуже. Потому что тот монах нашёл в себе силы покаяться, а эти твои болтуны творят зло, разрушая нашу страну изнутри, и ни в чём и никогда каяться не собираются!

— А им и не в чем! Они — порядочные люди!

— Охотно верю, что порядочные. Я даже не сомневаюсь и в том, что и эта ваша знаменитая певица — не проститутка, а порядочная молодая женщина. Но ГОЛОС выдаёт все её тайные и глубинные помыслы.

— Да что же он там такое выдаёт?

— Это абсолютно эротический голос. Потому он так и пронизывает насквозь всех слушателей.

— Всё ты выдумываешь! — закричала Зинаида. — Всё ты врёшь! Тебе бы только смеяться над всем, что ни есть святого и чистого.

Я не стал спорить. Пусть будет так, как