Несколько минут спустя появилась Валентина и почтительно, как и подобает служанке, спросила:

— Павел Артемьевич, вам чаю или кофе?

— Ты же знаешь: я терпеть не могу кофе.

— Хорошо, Павел Артемьевич, я сейчас вам чаю принесу.

— Ну что ты! Я так сразу не ем и не пью!

Валентина: собравшаяся было уходить на кухню за чаем, остановилась в почтительном ожидании новых приказаний. Никаких вопросов. Просто стоит и ждёт. Волосы распущены по просторам прелестного зелёного халатика с мелкими красными цветочками (оставшегося после Ларисы), а глаза робко потуплены в пол.

Знаем мы эту робость! Все они робкие, пока не у власти!.. А на ногах у неё были какие-то босоножки… А ведь если так посмотреть — красивая молодая женщина и тоже, как и Зинаида, блондинка (а другой я бы возле себя и не потерпел!).

Но, как кажется, — дура.

— Ты же знаешь, — сказал я нравоучительно, — что я не ем и не пью до тех пор, пока не почищу зубы. Это не гигиенично сразу после сна есть или пить. Кроме того: я люблю по утрам делать зарядку и купаться. Это полезно для здоровья. Хотя у меня это не всегда получается — иногда ленюсь.

— Тогда хотите — я вам приготовлю ванну?

«А ведь если я женюсь на ней, — подумал я, — и куда что денется! Ведь задавит же, наверняка!»

— Хочу, — сказал я вслух. — Но только её надо сперва помыть. Я не люблю лезть в грязную ванну.

— Я всё сделаю, Павел Артемьевич.

С этими словами она ушла.

«А всё-таки, надо жениться, — опять подумал я. — Ей двадцать шесть, а мне сорок… Я — старый и занудный, а она — красивая и молодая… А давить — да пусть подавит немного… Авось не задавит! Может, такого гада, как я, и надо немного поприжать…»

И я встал и принялся за гимнастические упражнения: приседания, отжимания, гантели… А потом пошёл купаться. А потом домработница Валентина принесла мне свежее полотенце. А потом я сидел на кухне и завтракал, а домработница стояла рядом и — то подавала, то принимала, а Зинаидин собачонок Дымок сидел перед моим столом и переводил внимательные взгляды с меня на Валентину и обратно и, видимо, что-то пытался понять.

Внезапно меня осенило:

— Валечка, а ты почему не на работе?

Валентина стояла передо мною и молчала.

— Чего не отвечаешь?

— Меня уволили.

— Почему? Кто?

— По сокращению штатов. Наше ателье закрывается. Я ведь и до этого работала не полную рабочую неделю.

— А чего ж сразу не сказала, что уволили?

— Я боялась, вы будете ругаться…

— Глупости.

Я притянул её к себе, посадил на колени.

Собачонок внимательно следил за нами.

— Почему ты никогда не ешь со мною вместе?

— Я не хочу есть.

— А я хочу, чтобы мы с тобою сидели за столом вместе, как муж и жена. — Я сунул ей в рот бутерброд с маслом: — На, ешь.

Валентина по-змеиному выгнулась у меня в руках, отстраняясь от бутерброда.

— Я не хочу, отстаньте.

— Ладно, если стесняешься, ешь отдельно от меня. Бери в холодильнике всё, что захочешь, и ешь. Ты ведь так и сделаешь?

Валентина кивнула.

— Как же ты теперь дальше жить будешь?

— Не знаю. Буду искать работу — я ведь умею шить.

— А твоя мать работает где-нибудь?

— Работает. Подметает на базаре. Приносит оттуда иногда то картошку, то капусту…

— Ворует, что ли?

— Нет, что вы! Иногда и покупает, иногда ей дают за работу, а иногда и… Там можно подобрать… Бывает, что яблоко попадается или даже апельсин. Но, если случается подобрать слишком много, то отбирают.

— Кто?

— Всегда найдётся кто! Там, на базаре, много таких, которые только и делают, что отбирают…

— Однажды в мединституте, — сказал я, — со мною случился такой эпизод: я нашёл под столом в пустой аудитории чуть надкусанную большую спелую и сочную грушу. Оглянулся по сторонам, поднял её и спрятал, а потом тщательно помыл, почистил ножичком и съел. Мне тогда так хотелось есть! А тот год как раз был очень тяжёлым…

Валентина молчала.

— Живи у меня. Оставайся насовсем. Что мне — не хватит, чем тебя прокормить? Какие-никакие побочные заработки есть, значит, с голоду не помрём. Оставайся, а то ведь безработная девушка в общежитии неизбежно становится проституткой.

Валентина молчала, вероятно думая так: «А чем я отличаюсь от проститутки, работая у тебя?» Ну и пусть думает, как хочет. Я смотрел на её профиль: длинные ресницы, а самих глаз почти не видно — так она их сильно опустила. И что там в них, в этих глазах — тайна.

— Останешься у меня насовсем?

Валентина кивнула.

— С сегодняшнего дня?

Валентина опять кивнула.

— Ну и хорошо. А то я тут наедине со своим компьютером совсем одурел. Такие всё дурацкие мысли приходят в голову. Тяжко совсем одному — ни детей, ни жены…

Глаза у Валентины вдруг вспыхнули:

— Но ведь у вас есть ваша Зинаида, разве не так?

Ого! Это что-то незнакомое! Раньше никогда такого не было. Стараясь изображать спокойствие и твёрдость, я проговорил:

— Запомни: Зинаида для меня — просто соседка. И ничего больше. И сплю я не с нею, а с тобою. Мне хорошо с тобою, а не с нею…

— Как же! Так я вам и поверила! Вы не спите с Зинаидой только потому, что она вам не по карману! Она только с богатым может спать — она мне сама говорила! Я, говорит, дорого стою!

Собачонок Дымок, понимая, что речь идёт о его хозяйке, явно насторожился.

— И она дура — сама не знает, что болтает; и ты — дура, — устало сказал я. — Вы обе дуры. А ты — пошёл вон! Подслушиваешь тут чужие разговоры! Пошёл, пошёл!.. Не люблю я вашего брата.

Дымок недовольно встал и отошёл в сторонку.

— Я, может, и дура, — тихо сказала Валентина, — но кое-что в жизни смыслю.

— Ну, если смыслишь, то возьми и оцени сама себя так же дорого, как она. И продайся подороже тому, у кого есть деньги.

— Я так не могу.

— Ну а раз не можешь, то и молчи.