Но самое главное, бесследно исчез один из ратников Михальского – молодой казак Антип по прозвищу Сиротка. Поначалу думали, что добрый молодец загулял с какой-нибудь разбитной бабенкой из местных, тем паче, что тот был до них большой охотник. Однако меры принятые для розыска пропавшего успеха не принесли. Панин с фон Гершовым виновато отмалчивались, а взбешенный Корнилий грозился перевернуть с ног на голову весь Брауншвейг, но власти вольного города только разводили руками. Дескать, люди тут живут свободные и имеют право делать всё что захотят. Вот, ей Богу, как ни бесит меня отчим, но если вдруг решит взять на шпагу этот мерзкий городишко, я ему пособлю!

Так что пришлось усиливать бдительность, ратникам и рындам строго настрого приказать поодиночке не ходить, а пьянствовать или блудодеить, коли приспичит, исключительно в местах временной дислокации. Правда, отец Мелентий со своей стороны пообещал всем, кто воспримет последний пункт слишком буквально лично оторвать все причиндалы.

– Всё в порядке? – спросил я у литвина.

– Пока да, Ваше Величество, – мрачно ответил тот.

– Звучит не слишком обнадеживающе.

– Выглядит ещё хуже. Слишком много людей прибыло на этот бал, а у нас мало людей. Что же касается стражников вашего отчима, то они и вовсе никуда не годятся.

– Ладно тебе, ворчун. Не так уж всё и плохо. Посмотри, какой праздник устроили братья герцоги.

– Это, да.

– Что голштинец, готов к серьезному разговору?

– Да, государь. Они ждут Вас.

– Хорошо, идем.

Если какой-нибудь захудалый барон захочет покинуть бальную залу, то этого, скорее всего, никто не заметит, ибо кому он интересен, кроме своих родных и ближайших соседей. Другое дело, если это решит сделать принц или князь, тут сразу пойдут шепотки и пересуды: – «А куда это он намылился?» А уж если это сделает русский царь, то это, будьте покойны, заметят все. Но тут уж ничего не поделаешь, судьба такая у «сильных мира сего».

– Куда это они? – тихонько спросил у соседа Хованский, глазами показывая на государя и его телохранителя.

– Кто их знает, – едва заметно пожал плечами Пожарский. – Может по нужному делу?

– Вот-вот, – охотно согласился княжич. – Оно бы и нам не помешало. Долго ещё нам тут столбеть?

– Служба такая, – философски отозвался Пётр. – Зато мир посмотрим, себя покажем.

– Ага, посмотрим. Особливо на девок. Глянь как зыркают бесстыжие. Должно на любовь злые!

– Чего сразу бесстыжие? Просто не принято тут баб взаперти в теремах держать. Оно и правильно.

– Чего правильно то? – изумился Ванька. – Эдак баба, чего доброго, себя человеком почувствует. Мужа почитать не станет! Или ещё какое непотребство удумает…

– Вот оженят тебя на кикиморе какой, что кроме церкви и девичьей ничего не видела, будешь знать!

– Это бывает, – легко согласился Хованский, отличительной способностью которого было необычайное умение соглашаться с тем, что только что яростно оспаривал. – Стрыя моего[121] как женили, сказывали невеста – краса неземная, а как покрывало в спальне сняла, так она кривая!

– Это что же, её и свахи не видели? – недоверчиво отозвался Петька.

– А для них, девку сенную как боярышню приодели и во всей красе показали! – едва не на всю залу заржал рында.[122]

– Тихо ты, оглашенный, – пихнул его в бок Пожарский. – Михальский дознается, каково ты себя вел – беды не оберемся!

– Не до того ему, – отмахнулся Хованский. – Видал, какой озабоченный?

– Случилось чего? – нахмурился приятель.

– Да так, – неопределенно пожал плечами Ванька, после чего заговорщицки подмигнув, принялся шептать: – Давеча какие-то люди приехали в замок, а потом как сквозь землю провалились. Вот Корнила и злобствует аки пёс, а никого найти не может!

– Ну, мало ли, может купцы какие?

– Без товаров?

– Или музыканты. Вон их сколько, уже голова гудит от пиликанья.

– Может и так. Только скоморохи они везде первые разбойники!

Комнатка, в которой меня ожидал Фридрих Гольштейн-Гогторпский вместе с Ульрихом Датским, была не велика, но довольно уютна. Два дальних родственника, судя по всему, несмотря на разницу в возрасте, успели найти общий язык и хорошенько угостились, особенно князь-епископ. Вот и сейчас он взялся за кубок и, залпом осушив его, принялся ездить герцогу по ушам.

– Мой дорогой Фридрих, – пьяно прослезился он. – Как я рад, что встретил вас на этом скучном сборище!

– Взаимно, – поморщился тот и, с надеждой взглянув в сторону двери, увидел меня.

– Рад видеть вас в добром здравии, господа, – поприветствовал я своих конфидентов.

– Боюсь, что здоровье кузена Ульриха трудно назвать таковым, – скупо улыбнулся он.

– Бывает, – пожал я плечами.

– Вы обо мне? – выпучил глаза датчанин и подозрительно посмотрел на нас.

– Не обращайте на него внимания, – отмахнулся я. – Трезвый, человек как человек, а как выпьет, никакого сладу с ним нет. Лучше расскажите, что о моем предложении думают ваши родственники?

– Боюсь, что мне не удалось их убедить. Одни оглядываются на Копенгаген, другие на императора, третьи просто не хотят ни в чем участвовать. Но, надеюсь, это не повлияет на наши планы?

– Никоим образом, мой друг. Как сказано в писании, много званных, да мало избранных.[123] Пусть потом кусают локти, что не присоединились к нашему проекту.