— Вы выглядите утомленной, леди Ворминстер, вам пора отдохнуть.
Однажды, прикорнув на диване в своей гостиной, я услышала голос:
— Не будите ее, мистер Тимс, я подожду, — я открыла глаза и увидела глядящего на меня Фрэнка. — Привет, Эми.
На мгновение мне показалось, что я все еще сплю, затем я сделала над собой усилие, чтобы занять сидячее положение.
— Фрэнк, ты уже вернулся?
— На пару дней. Хотел приехать завтра, но... — его рот вздрогнул в подобии улыбки, — не удержался и приехал сейчас. — Фрэнк опустился на диван рядом со мной. — Я был в городе, и вдруг... мне очень захотелось увидеть вас с Флорой... провести с вами несколько спокойных часов. Надеюсь, я не стесню тебя, Эми.
— Конечно, нет. Сейчас я позвоню, чтобы ее привели, — я потянулась к звонку, но Фрэнк остановил мою руку.
— Подожди, — его пальцы стиснули мою руку. — Сначала ты, Эми, сначала ты.
Вдруг я заметила слезы у него на глазах.
— Фрэнк, что-нибудь не так? — Фрэнк покачал головой, словно в потрясении, и я потянулась, чтобы погладить его по щеке. — Что случилось, Фрэнк? Скажи мне, что случилось.
Он посмотрел на меня взглядом отчаявшегося, жалующегося ребенка.
— Маман умерла... Дядя Жан-Поль... — Фрэнк запнулся и безнадежно махнул рукой, — и Аннабел... Аннабел ненавидит меня, значит, у меня есть только ты. Эми, пожалуйста... — его голубые глаза были беззащитными, умоляющими, словно у расстроенной Флоры.
Я ласково погладила его по щеке.
— Все хорошо. Я присмотрю за тобой...
— Эми, скажи мне, пожалуйста, ты любишь меня?
— Да, я люблю тебя, — сказала я ему.
Фрэнк взглянул на меня, его глаза изучали мое лицо, проверяя, правду ли я говорю. Я не отвела глаз, потому что знала, что люблю его. Он глубоко, с облегчением, вздохнул и прошептал:
— Я так боюсь, Эми, так боюсь, — вся его прежняя самоуверенность исчезла. — Я не хочу умирать.
Я обняла Фрэнка и прижала его голову к своему сердцу. Уткнувшись лицом в мою грудь, он начал всхлипывать — все его тело содрогалось от рыданий. Гладя Фрэнка по мягким золотым волосам, я целовала его в запавшую щеку, бормотала, шептала, рассказывала о своей любви. Наконец; его плечи перестали вздрагивать, он успокоился у меня в руках.
Фрэнк улегся головой на мои колени, а я продолжала обнимать его, так долго, что мне стало казаться, что он заснул. Я не осмеливалась разогнуть заболевшую спину, боясь потревожить его. Наконец он медленно поднялся с моих колен. Его глаза были красными и опухшими от слез.
— Эми, мне можно не притворяться перед тобой, правда? С тобой можно говорить откровенно. Там, на войне, мне иногда хочется сорваться и закричать, подобно испуганному ребенку, но вокруг другие парни, и я не могу подвести их. И, кроме того, я все-таки офицер, ответственный человек. Они, бедняги, ждут от меня примера, там я не могу сорваться. Но с тобой мне можно не притворяться. — Фрэнк поднял руку и нежно погладил меня по щеке. — Спасибо за это, Эми. Затем он попытался улыбнуться:
— Я не хочу, чтобы дочь видела меня таким. Я пойду, умоюсь холодной водой, как это делаете вы, девочки, когда парни обходятся с вами дурно.
Вернувшись, Фрэнк выглядел почти как прежде. Садясь на диван, он легонько погладил меня по голове:
— Ты удивительно милая и добрая, Эми, и я люблю тебя. Так, где же Флора?
Едва войдя в комнату, Флора подбежала к нему:
— Дядя Фрэнк, дядя Фрэнк! — она взобралась ему на руки, запрыгала на его коленях, стала рассказывать о кошке Таби и своем пони Овсянке.
Наступило время чая. Когда Дора увела обратно в детскую, бурно протестующую Флору, Фрэнк поднялся на свои длинные ноги и сказал:
— Извини меня за отвратительное поведение, которое я выказал перед тобой, но, по правде говоря, меня очень не тянет возвращаться на войну, — он пожал плечами. — Хотя, говорят, чему бывать, того не миновать. Не смотри так озабоченно, милочка, я уже пришел в себя. Можно мне остаться на ужин?
— Конечно.
Фрэнк поднес руку ко рту, прикрывая зевок.
— У меня было суетливое времечко в Лондоне. Тебя не смутит, если я немного вздремну перед ужином?
— Конечно, нет. Хочешь лечь внизу, в одной из спален?
— Нет, Эми, мне гораздо лучше поспать здесь, рядом с тобой, — он блеснул своей обычной усмешкой. — Сейчас это все, что я могу себе позволить. Оставь лампу, она мне не помешает. Займись своим шитьем или чем-нибудь еще, что ты привыкла делать в это время.
Пока Фрэнк снимал ботинки, я взбила для него подушки на диване, а затем села шить в кресло напротив. Фрэнк спал недолго. Прошло около получаса, когда, взглянув поверх иглы, я увидела, что он проснулся и наблюдает за мной.
— Что еще может требоваться мужчине, который, просыпаясь, видит красивую женщину, шьющую при свете лампы? — сонно улыбнулся мне Фрэнк. Поднявшись, он потянулся и сказал: — Знаешь, когда бы я ни просыпался в детской после дневного сна, то всегда видел одну и ту же картину — Мари сидела рядом у лампы, и ее волосы отливали соломенным оттенком. Она была родом из Эльзаса и носила национальный костюм — алое фланелевое платье, туго зашнурованный черный атласный корсаж. Что бы меня не расстроило, я подбегал к ней, и она сажала меня на колени. А затем она утешала меня, точно так же, как ты сегодня. — Фрэнк нагнулся, чтобы надеть ботинки. — Давай заглянем ненадолго в детскую?
Когда мы ужинали в утренней комнате, Фрэнк рассказал мне немного о своем детстве.
— Когда я был маленьким, маман каждую осень брала меня с собой в Париж. Она снимала одни и те же апартаменты, у дальних родственников, которые в эту пору жили в сельской местности. Там был балкон с цветочными ящиками, выходящий на улицу. Маман всегда требовала установить вдоль железной балюстрады цыплячью сетку, чтобы я не свалился оттуда. Бедная маман, она всегда боялась, как бы со мной не случилось какого несчастья! Апартаменты были на шестом этаже, туда вела широкая лестница, покрытая красно-зеленой ковровой дорожкой, и работал лифт. Зимой из окошечек в деревянных панелях шел теплый воздух — это меня восхищало. Я думал, что здесь кроется волшебство, но как-то консьержка показала мне кочегарку в подвале и еще одна иллюзия рассеялась! Конечно, она хотела, как лучше, но я предпочел бы верить в волшебство.
Лицо Фрэнка смягчилось, пока он рассказывал об этом:
— Там в детской была особая лампа, с колпаком из красного стекла, откуда выходил жар. Ее теплый свет был таким приветливым. Перед сном я садился рядом с Мари и дожидался маман. Она всегда
