— Но если к тебе всегда были добры и делали для тебя все наилучшим образом, почему ты должен переставать любить?

Фрэнк ответил не сразу.

— Как мудро ты говоришь, Эми — я так люблю тебя, — он пожал плечами: — Да и кто я такой, чтобы осуждать — если вспомнить собственное поведение? — Он резко отвернулся от статуи и позвал: — Флора, иди сюда. Нам пора возвращаться.

Она удивленно оглянулась через плечо, но подбежала к нему и послушно взялась за протянутую руку. Когда мы вернулись, Фрэнк отвел Флору в детскую. Она протестовала, но он был настойчив.

— Для того и существуют детские, Флора — чтобы дать взрослым хоть немного тишины и покоя, — он усмехнулся. — Ты это поймешь, когда вырастешь, и у тебя появится ребенок, которого тебе недавно хотелось.

Внизу он тихо сказал:

— Не знаю, увижу ли я детей Флоры.

— Я уверена, что Лео, не будет возражать... — быстро ответила я.

— Я не это имел в виду, Эми, ты и сама понимаешь. Забавно, в прошлом я всегда думал, что впереди у меня бесконечные годы, хотя предполагал, что их легко может оборвать несчастный случай. В последнее время мне кажется, что он не обойдет меня. Эми, если что-нибудь... случится... ты обещаешь мне сделать одну вещь?

— Да, если смогу.

— Ты расскажешь Флоре правду — кто был ее отцом? — Я не ответила сразу, и он решительно заявил: — Нужно, чтобы это сделала ты, или она узнает от кого-нибудь другого. Ее происхождение — не секрет, разве не так? Мне будет приятно знать, что иногда она будет вспоминать обо мне. Но это нужно не только мне, но и ей тоже. Ребенок должен знать, кто его отец. Я понимала, что Фрэнк прав.

— Да, я расскажу ей, — кивнула я, соглашаясь. — Спасибо.

— А мать — рассказала тебе? — не удержалась я от вопроса.

— Да. Исповедник сказал ей, что она должна это сделать, или не получит отпущение грехов, и она рассказала. Когда она умерла, я пошел к своему настоящему отцу и сказал, что узнал правду. Он обрадовался, что я наконец узнал о этом, но попросил никому не рассказывать о нашем подлинном родстве. Он сказал: «Пусть это будет нашим секретом, Фрэнсис», и я согласился. Теперь я понимаю, что это никогда не было секретом. Все знали, даже его мать. Но в те времена я дал ему слово и никому не рассказывал об этом. Но зачем мне скрывать его секрет и дальше, особенно от тебя? — Фрэнк чуть запнулся, затем сказал: — Это был мамин кузен, дядя Жан-Поль, сын тетушки Клотильды, — Фрэнк словно бы смотрел внутрь себя, рассказывая об отце. — Я знал его с пеленок. Можно сказать, он был героем моего детства — да, пожалуй. Он научил меня всему, что требуется знать юношам, и фактически заменял мне отца — я тогда считал, что это потому, что жена приносила ему одних дочерей...

— Жена?

— Эми, он не женился, пока брачные узы не связали маман со стариком. В общем, мне следовало бы догадаться раньше, что он мой настоящий отец — я знал, что маман всегда любила его.

Мой бедный Лео... я почувствовала вспышку ненависти к этой женщине, но не выдала своих чувств ее сыну, а он продолжал:

— Маман с детства любила Жана-Поля и никогда не переставала любить его. Даже перед смертью ее лицо осветилось, когда он вошел в комнату... — Фрэнк прервался. — Что-то не так, Эми? Почему ты так смотришь?

— Он отвечал ей взаимностью, твой отец?

— Он сказал мне в день похорон: «Она была единственной женщиной, которую я любил, Фрэнсис».

— Тогда почему он не женился на ней?

— Не было денег, — объяснил Фрэнк. — «Деньги — корень всех зол», говорится в Библии, но, по-моему, их недостаток — корень еще больших зол. Денег не было ни у дяди Жан-Поля, ни у маман — вот почему ее повезли в Лондон. Она была из очень древнего рода, но ее приданое было просто жалким, а на приданое во Франции смотрят, даже если женщина так знатна и красива, как маман. Поэтому тетушки повезли ее в Англию, где приданое не так важно, в надежде, что она приглянется какому-нибудь богатому джентльмену. И она приглянулась — старику. Правда, тогда он не был стариком, он был молодым, только что из Кембриджа.

Тетушки не поверили своей удаче, когда он предложил ей руку и сердце — а с ними всю землю и деньги. Затем раскрылась тайна моего зачатия, и они увидели, что им повезло вдвойне, потому что в это время как раз пошли переговоры о помолвке дяди Жан-Поля с единственной дочерью богатого фабриканта, производителя жестяной посуды, — Фрэнк вздохнул. — Если бы маман была девушкой другого сорта, или если бы монахини учили ее более практичным вещам, таким, как неизбежный девятимесячный период между зачатием и рождением, вместо хороших манер и вышивания... — он пожал плечами. — Но маман, какой была, такой и была, и она вышла замуж за старика.

Наверное, мне грех жаловаться, потому что я унаследую гораздо больше, чем мог бы от дяди Жан-Поля. Боже, как, наверное, старик любил ее, если признал ее ребенка как собственного, особенно сына, наследника. Тем не менее, он сделал это. Но неудивительно, что я всегда чувствовал, что он недолюбливает меня. Однако он был верен долгу, в своей топорной манере. Он время от времени заезжал в Итон, чтобы пообедать со мной. Он как-то даже приезжал на День Независимости. Маман тогда написала ему, что не может приехать в том году, но все-таки приехала, — Фрэнк на мгновение зажмурился. — Боже, что это был за день! Закончилось тем, что старик наорал на нее на Виндзорской станции. Она плакала, а я готов был убить его. Поэтому я не слишком прикидывался опечаленным, когда по настоянию священника она раскрыла мне тайну моего рождения — по крайней мере, я был избавлен от обязанности, разыгрывать перед стариком послушного сына. Но... — его голос смягчился, — бедная маман, она была так больна, что я пообещал бы ей что угодно.

Когда она умерла, Тереза попросила меня послать сюда телеграмму, чтобы старик мог приехать на ее похороны, — голос Фрэнка звучал глухо. — Я сказал, что сделаю это — но не сделал. Маман умерла в таком расстройстве, и все по его вине. Она была верной католичкой и считала, что из-за религии, в которой меня воспитали, мне суждено вечное проклятие. Поэтому мне не хотелось, чтобы он присутствовал на ее похоронах. Я не посылал телеграмму, пока не стало слишком поздно, а затем явился сам и сказал ему, что, умирая, она до последнего вздоха в отчаянии