– Сава! – окликнул парня Добрыня. – Во имя самого Создателя, опомнись!
И ведь подействовало. Отстранился юноша, растерян был.
– Сава, она с Забавой что-то сделала. Опасаюсь, что твоей милой помощь нужна. И как можно скорее!
Малфрида резко обернулась, глаза вспыхнули желтизной. Резко протянула руку, будто указывая на Добрыню ладонью. Миг – и его отбросило.
Он плюхнулся в воды озера, погрузился с головой. Выбрался и, отфыркиваясь, разлепил глаза. Малфрида стояла к нему спиной, а Сава перед ней. Парень что-то говорил. Впрочем, Добрыне до игр этих двоих уже дела не было. Он понял, что другого такого момента может и не представиться.
Выбирался он, как во время вылазки во враждебный стан, – медленно, рассчитывая каждое движение, чтобы не шуметь. А сам тем временем с запястья скинул шнурок-удавку, перехватил поудобнее. Малфрида сейчас Савой увлечена, ей страсть как важно проверить, поддастся ли ее очарованию некогда любивший ее молодец. Ну а Добрыня…
Он знал, как действовать. Бесшумно приблизился, стремительно накинул шнурок на шею ведьмы, сдавил что было силы.
Малфрида рванулась. Да и как рванулась! Почти подлетела, поднимая его за собой, закружила. Добрыня повис на ней и под собственным весом еще туже затянул удавку. Ну же!..
Ведьма рвалась, царапалась, закидывала руки, разорвав его лицо и одежду. Потом упала, обессилев, билась, жадно разевая рот. Добрыне казалось, что не женщину он уже удерживает, а самого Ящера, такая она была сильная, холодная и твердая. Но он лишь напрягал силу рук…
А потом на его затылок обрушилась боль, и он провалился в глухую беспросветную темноту.
Глава 8
– Я знал, что это ты был, – пробормотал Добрыня, когда стал приходить в себя. Сквозь гудящую муть в голове видел склонившегося к нему Саву. – Но что ты настолько дурень, не учел.
Сава молчал, прикладывая к разбитой голове посадника намоченную тряпицу. Потом просто сидел в стороне, пока Добрыню мутило, выворачивало наизнанку. Такое бывает после удара по голове, Сава видел это и раньше. Ничего, отлежится маленько посадник – и полегчает ему.
Священник не жалел, что оглушил его. Но лишь через время сказал:
– Ты душегубец, ты на свою мать руку поднял. Знал бы, что у тебя на уме, не пошел бы с тобой вообще.
– Да, так было бы лучше, – согласился Добрыня, откидываясь на спину. Вверху, в кронах, мерцал вечерний свет, все казалось немного расплывчатым, да еще какие-то рожицы скалились сквозь листву. Духи нави. Или просто мерещится?
– А где она? – спросил он через время, попытался подняться, но охнул и снова лег. Много же силищи было в этом глупом святоше, мог бы и вообще прибить.
– Что тебе до того, где Малфрида? Опасаешься мести? Или снова хочешь ей зло причинить?
– Если она столько зла совершает, почему бы и не попытаться ее остановить?
И тут неподалеку прозвучал голос самой ведьмы:
– И какое же зло я тебе сделала, Добрынюшка?
Посадник все же приподнялся, посмотрел на нее.
Малфрида сидела спиной к нему, ее длинные взлохмаченные волосы шевелились, но сама она казалась неподвижной, поникшей. Впору пожалеть. Или устыдиться того, что совершил. Но Добрыня не позволил себе сострадать ведьме.
– Ты не только мне зла хотела. Ты на все словенское племя колдовской морок наслала, на всю землю новгородскую. И если твое чародейство останется в силе, много еще крови на Руси прольется. Если же тебя не станет… Как говорят, чары спадают, когда гибнет сам чародей.
Она все же повернулась, подошла. Добрыня содрогнулся, заметив на ее белой шее темный след от удавки. И говорила она как-то хрипло, с трудом.
– О чем говоришь? Какой морок?
Как будто ей неведомо было! Хитра. Но теперь Добрыне не имело смысла таиться. И он все рассказал. И как Новгород восстал, и как люди словно околдованы были, и сколько убийств в запале горячечном совершили. И это будет длиться годы и годы. Много смертей принесет. А еще Добрыня поведал, как волхв Соловейка проговорился, что морок наслан тем, кто кровная родня самому посаднику.
– И ты решил, что это я? Гм. А если я скажу, что нет во мне столь мощного чародейства, чтобы целый край заморочить?
Произнесла это спокойно, но с такой грустью, что Добрыня вдруг засомневался в своей убежденности. Ранее казалось, что все верно понял: его мать родная – ведьма. И сильная ведьма, ненавидящая христианство и мешающая ему. Однако она сказала, что, дескать, ей это не под силу.
– Многое, видать, болтают о моей силе на Руси, – грустно продолжала Малфрида. – А когда люди чего-то не понимают, то готовы поверить во все, что скажут. Вот и ты поверил. Я думала, что ты умнее, Добрынюшка.
У него раскалывалась голова, мыслить было трудно. Но все же произнес:
– Если Соловейка сознался, что чародейство наслано близким мне по крови, то кого же он имел в виду, если не тебя, мою родительницу?
Она приблизилась. Пристально посмотрела на него. И Добрыне совсем плохо сделалось от ее печального взгляда.
– А ты подумай, – молвила. И ушла.
Он же пытался собраться с мыслями. Но не выходило. Голова гудела, во рту ощущалась горечь. Но одновременно стало как-то спокойнее, оттого что поверил ей. Зачем ведьме лгать? Да и по тому, что он видел тут, находясь в полном волшебства мире нави, становилось ясно, что и впрямь ее сила не такая, чтобы все и вся подчинять своим чарам.
А потом пришел стыд. И когда Сава менял Добрыне повязку на голове, гордый дядька князя Руси даже смирился и поблагодарил его за то, что помешал совершить страшное.
Но Сава был суров.
– То, что ты на родительницу руку поднял… какова бы она ни была… это такой грех, что ни одна вера подобного оправдать не может. А еще противно мне стало, что ты, прославленный богатырь Добрыня, как подлый головник82, удавку использовал. Недостойно это столь прославленного мужа, каким ты слывешь.
Знал, как задеть его. Добрыня и сам уже жалел и стыдился, а тут хоть в землю зарывайся от позора. После Сава говорил, что пусть, мол, отлежится и поспит, а ему в голову чего только не лезло. Ошибся, намудрил, страшное зло едва не совершил. Да еще какое зло! Но понял главное: зря он сюда явился, оставив Новгород. И что теперь? Вернуться или все-таки постараться вызнать, кто мог быть тем великим колдуном, что заморочил целый край?
От таких мыслей успокоиться и заснуть трудно. Добрыня попытался думать о чем-то хорошем, светлом. О Забаве например. Вспомнил, как она впервые появилась перед ним среди цветов белой черемухи, как позже важно говорила, что боярыней стать желает. Вот же смешная девка! А еще вспомнил, как поцеловал ее на берегу озера, как она вырывалась, пока не
