– Уйти да забыть все, что увидел тут, я еще успею, – сказал он, мягко взяв ее за руку. – Не для того я столько прошел, столько испытал, даже дела все свои государственные оставил, чтобы ты меня услала, так и не позволив нам сблизиться.

– Чего же ты хочешь? – удивленно спросила ведьма. Вроде как даже улыбнуться хотела, но улыбка получилась жалкой, растерянной.

– Ну хотя бы скажи, кто мой настоящий отец. Малк ведь не мой кровный родитель. Свенельд… Ох, хотел бы я, чтобы это оказался он, но да сам уже понял – не он. Однако кто же тогда? Может, скажешь? Э, да что это с тобой?

Он отшатнулся, когда она просто потемнела вся, только глаза желтые светились страшно, руки истончились, пальцы стали превращаться в когти. Миг – и вдруг вылетела она черной вороной, каркнув напоследок громко и зло.

Добрыня перевел дыхание. Н-да, к тому, что твоя мать ведьма, еще привыкнуть надо. В детстве Добрыне это казалось нормальным, даже гордился, что она у него такая. Но сейчас… То ли опасаться ее, то ли придушить поскорее надо. И он понадежнее обмотал вокруг запястья сплетенный из тесемок шнурок. Вроде и незаметный он, но шелковая нить прочна. Вон как его метало в беспамятстве, все тут перевернул, а шнурок выдержал. Может, и с родимой удастся справиться? Если до того дойдет.

И вдруг понял, что не хочет этого. А еще понял, что о родителе своем спрашивать желания больше нет. Ибо жутко. Лучше не знать. И опять подумалось: кто тот темный хозяин, который его зовет? Неужто он мог быть родителем Добрыни? Нет, столько колдовской крови он бы давно не выдержал, почувствовал бы, что с ним что-то не так. А он жил себе и жил.

Размышляя над этим, Добрыня покинул избушку, спустился на землю, стал возиться возле глиняной печурки между кореньями. Какие бы страхи тут ни творились, а чтобы в силе оставаться, человеку поесть нужно.

Он почти кашу уже доваривал, когда какой-то шум отвлек его. Оглянулся и застыл, увидев, как стая темных светлоглазых волков притащила к озеру перед дубом неподвижного Саву. Когда Добрыня от котла поднялся да взял из огня горящую ветку, волки оскалились на него недобро, но не тронули, умчались в чащу сильными, почти беззвучными скачками. «Никак оборотни», – догадался Добрыня. Выждал время, прежде чем к Саве приблизиться. Надо же, словно покрыт чем-то, даже виден нечетко. Но если приглядеться, то кажется, что просто спит себе парень. Даже румянец на щеках проступил, грудь в расшнурованной рыжей рубахе вздымается ровно и глубоко.

Добрыня сперва окликнул Саву, потом подошел, пытался прикоснуться, но рядом услышал:

– Не трогай его, если так же уснуть не хочешь.

Она. Малфрида. И никакая не ворона уже, а молодая красавица, вон даже косы заплести успела, перевила их длинным побегом плюща.

Добрыне ссориться с ней сейчас было пока ни к чему, поэтому позвал к котелку с кашей.

Кашу он сварил по-степному: чистое пшено с поджаренными кусочками сала, луком да зеленью. Малфрида ела с удовольствием, слушала, как он рассказывал, что научился куховарить, когда еще совсем молодым воем ходил в степные дозоры за Змиевые валы80, где нес службу-охрану от степняков-набежчиков. Это потом он на север в новгородские земли отправился, там иные кушанья полюбил: мясные и рыбные кулебяки, грибной наваристый суп, копченую лосятину. Потом вдруг спросил, когда она не ожидала:

– Ты когда к Владимиру в Новгород приезжала, пробовала такое угощение? Знаю, что приветливо тебя внучек встретил. А меня как раз там не было. Время, что ли, такое выбрала, чтобы не свиделись? Ну да ладно. Скажи лучше, как тебе наш Владимир?

Малфрида стала жевать медленнее, потом все же ответила: ей просто хотелось поглядеть, так ли хорош ее внук, как о том молва идет.

– И что, убедилась? – хмыкнул Добрыня. – Да, он пригожий у нас. Русые кудри золотом отливают, брови темные вразлет, а глаза как ночь. Как у тебя, Малфрида. Как у меня. Наши глаза, – подмигнул он ведьме весело. Любил Добрыня Владимира и не скрывал этого.

Малфрида тоже улыбнулась, кивнула согласно, но через миг добавила, что слаб и нерешителен показался ей внучек. Надо же, сын Святослава Воителя, а сиднем сидел в Новгороде. И это при том, что она обещала ему помощь в походе на Ярополка Киевского. Знала ведь по гаданиям, что рано или поздно им предстоит схлестнуться, вот и возжелала помочь. А Владимир что? Отсидеться хотел в стороне.

– Видать, его время тогда не пришло, – облизывая ложку, заявил Добрыня. – И мне еще только предстояло помочь ему в силу свою уверовать. Опыта набраться. Лишь собственный опыт дает человеку уверенность и силу.

– Да не столько в опыте дело, – откинувшись назад и сытно рыгнув, ответила ведьма. – Владимир, как я поняла, просто должен кому-то доверять. Хотя мне он показался доверчивым до глупости. Вот пришла я к нему в облике старухи с клюкой и заявила, что я бабка его Малфрида. Он сразу и поверил. Мне и подумалось: из такого любой веревки вить станет по своему усмотрению.

– Да ведь мальчишкой совсем тогда наш Владимир был, – обиделся за сестрича Добрыня. А потом добавил: – И все же ты к нему несправедлива, потому как умом боги сына Малуши не обидели. Я знаю, что он тебя за руки брал, ладонь рассматривал. Верно говорю?

– Ну, было такое, – сразу приподнялась чародейка. – И что с того? Разве мальчишка Владимир мог судьбу по руке разглядеть?

– Да куда ему, – отмахнулся Добрыня. И отвернулся, убирая волосы с глаз, а на деле пряча довольную усмешку. – Он говорил, что видел на твоей руке белесый шрам. Ты когда-то еще деду его Игорю кровью поклялась в верности и ладонь себе разрезала, а такие шрамы даже от мертвой целебной воды не сходят.

В глазах ведьмы появилась растерянность. Взглянула на ладонь – так и есть, ее пересекает длинный белесый шрам-отметина. Она и забыла, откуда он, – а тут вдруг вспомнила отчетливо: шатер, голубые глаза князя, нежные и печальные, и она, обещающая, что не покинет его…81

– Что ж, выходит, внучек мой не так-то прост оказался. Хорошо. – Она вздохнула, но глаз с белесого шрама по-прежнему не сводила. И прошептала через миг одними губами: – Игорь…

Добрыня расслышал нежно произнесенное матерью имя. Но отчего-то это лишь разозлило его. С кем только она ни сходилась… И, чтобы отвлечься, спросил иное:

– Раз уж пошел такой разговор откровенный у нас, то, может, скажешь, зачем ты вятичам наплела, что Сава сражался с