Малфрида продолжала смотреть на ладонь, потом как-то без особого интереса ответила, что он и впрямь сражался.

– Глупый он был. Любил меня, вот и думал, что если победит чудище, то освободит любимую от него навеки. Знаешь, как в сказах: спалил молодец шкуру жабы, какой становилась красавица, – и нет больше беды.

– А если бы парень вдруг Ящера завалил? Я видел некогда Саву в бою. Он отважен и ловок, он до рынды самого князя смог дослужиться. А в охрану Владимира кого попало не берут. Только лучших.

– Ну ты сравнил: князя скопом охранять или на Ящера пойти! Это, знаешь ли…

И Малфрида даже кулаком себя по лбу постучала.

– Сила у Ящера громадная. Мне самой с ним управиться трудно.

«Она словно и не о себе говорит», – с удивлением отметил Добрыня.

– Но ты же не сгубила вышедшего против Ящера Саву? – спросил осторожно.

Она кивнула. Сказала, что кое-как справляется с той сущностью, что владеет ею. Но это трудно. Добрыня сам под властью темных сил побывал, должен понимать, каково это.

Вроде бы ничего такого не сказала, но Добрыня содрогнулся от страха, какого ранее в себе и не ведал. И домой вдруг захотелось, к обычной жизни, в явь, на Русь, в Новгород… Там сейчас морок, а по сути вообще неведомо что. И он никак не выйдет на этот разговор с ведьмой. Ладно, пора уже что-то предпринять.

– Идем, разбудишь парня, – сказал, поднимаясь. – Долгий сон молодца к бессилию ведет. Нужен ли он тебе такой?

Малфрида проследила за его взглядом. Сава по-прежнему спал сладко и спокойно. Голова чуть повернута набок, рука откинута за голову. Не скажешь, что под чарами.

– Пусть пока отлеживается, – молвила сухо. – Не хватало еще, чтобы он творил тут свои христианские заклинания.

Добрыня промолчал. Старался скрыть, как он огорчен. Ему нужен был Сава, нужен как священник, который может освятить для него крест, чтобы сам Добрыня сумел выйти из-под власти темного господина, зовущего его. Однако Малфрида такое вряд ли позволит. Пусть после его слов о зовущем во сне ведьма его признала и пожалела – неожиданно для самого Добрыни, – но уж слишком сильна в ней ненависть ко всему, что касалось новой веры, чтобы она согласилась на подобное.

И тогда он сказал:

– Ты поразила меня сегодня, когда признала своим сыном. До сих пор в душе все переворачивается, как вспомню. И вывести отсюда пообещала. Значит, ты все же человек, не просто ведьма темная. Так, может, и спутника моего, Саву, отпустишь со мной? Зачем он тебе? Он же крещеный.

– Ну, это мы поглядим еще, – улыбнулась Малфрида. И добавила с плотоядной улыбкой: – Я соскучилась по нему и хочу почувствовать его каждой выемкой своего тела, каждым кусочком плоти. И когда приласкаю его, когда раскроюсь перед ним, отдавая себя всю… Вот и проверю, насколько им Распятый владеет!

Добрыня невольно покраснел. Все же она бесстыжая! Родила сына невесть от кого, потом с кем только ни сходилась. На Руси сейчас таких, как она, волочайками называют и особо не ценят. А эта… ведьмой себя великой и свободной возомнила. Потому и сочла, что может мужиков с собой укладывать, чтобы… Ну, для чего, он уже понял.

Пока Добрыня раздумывал, Малфрида спокойно поясняла:

– Ты ведь не глуп, Добрынюшка, вот и должен понять, что если я двоих парней для Ящера потребовала – тебя и Саву, – то третьего просить будет уже слишком. Эти лапотники вятичи не ведают, что для любовной услады я их молодцев забираю, а не сразу в кровавую жертву. И явись я снова… могут и взбунтоваться. А мне сложностей с ними не надобно. Хорошо и ладно я тут свою жизнь устроила, так что ничего рушить в ней не стану. И чтобы все по-прежнему было, мне надо на время успокоиться, пожить обычной бабой, которую муж покрывает. Так что не проси за приятеля. Мой Сава!

Добрыня засмеялся. Смех у него был веселый, заливистый, зубы ровные сверкнули в улыбке. Малфрида посмотрела на него с удивлением. Он же сказал:

– Да не сойдется он с тобой! Готов поверить, что тебе даже со мной, сыном своим, сойтись плотски было бы проще, чем с Савой. Или не поняла еще? Но учти, ты для него мила станешь только в том случае, если веру его примешь.

Малфрида хмыкнула, скривилась брезгливо. Но Добрыня знал, как поддеть ее.

– Уж до чего хороша Забава была, однако мила Саве стала только после того, как о христианстве ей поведал да вызвал ответный интерес. К слову, а где сейчас сама девушка?

– Там, – махнула ведьма рукой в сторону лесных зарослей.

Добрыня отметил про себя, что говорить о девушке ведьма не намерена. И ему надо как-то исхитриться, чтобы вернуть сюда дочь волхва. Потому сказал с деланым задором:

– А вот давай его разбудим да узнаем, кого он выберет – тебя или дочь Домжара? Приведи сюда девицу, стань с ней рядом, и уж поверь…

– Поверить не проверить! – огрызнулась Малфрида. – Просто я знаю, что даже все эти годы, проведенные в забытьи, только я Глобе грезилась… Сам вскоре убедишься. И после этого больше не будешь морочить мне голову. Уйдешь – и все. К своим христианам удалишься. И забавно будет проследить, как ты им свое пребывание тут объяснишь. Так что не мни о себе много, богатырь Добрыня! И я еще посмеюсь, увидев, с чем тебе на Руси придется столкнуться, после того как ты понял, что такое волшебные чары!

Посадник промолчал, чувствуя, как душу заполняет неприятный холод. Вспомнил слова волхва Соловейки: «Наложено заклятие страшное, от которого морок над всем словенским краем будет силиться, а от него станет и нарастать ненависть к тебе и крещенным тобой». Да разрази гром! А она еще насмехается, упреждает, сколько бед его ждет на Руси. Вот и выходит, что не ошибся Добрыня, подозревая, что именно его мать-ведьма готова погубить целый край из-за своей ненависти к Иисусу Христу.

Сама же Малфрида в этот миг о сыне словно забыла. Шептала что-то, склонившись над спящим Савой, и постепенно оплетавшая его сеть сонливости стала таять, как туман. Парень смог пошевелить рукой, потом ресницы затрепетали. От столь глубокого сна отходил с трудом, на бок перевернулся, силился сесть. А Малфрида уже тут как тут. Обняла его, пристроила голову Савы у себя на груди, целовала ласково.

– Открой очи свои ясные, сокол мой милый. Взгляни, это я, твоя Малфрида. Заждалась я тебя, соскучилась так, что и сил сдерживаться больше нет.

Еще сонный священник посмотрел на нее, улыбнулся нежно.

– Сладкая моя, – пролепетал.

Она же его целовала, не давала опомниться, ласкала, рубаху вон уже стягивала с парня. И он, словно и впрямь вновь во власти ее