«Шестьсот… пятьсот… четыреста метров», — мысленно отсчитываю я дистанцию между нами и румынами. Они наступают тремя цепями, каждая длиной почти в километр. Цепи то изгибаются, то выравниваются. Теперь они напоминают уже не невод, а змей, которые сейчас вот вытянутся во всю длину и бросятся на нас с боку. Но эти змеи нас пока совсем не пугают. «Уж слишком картинна атака!» — думаю я.
— Очумели! Ишь за километр поднялись, хватили горячего и бегут к нам за закуской! — подытоживает свои наблюдения Микита.
Он с чувством плюет на левую ладонь, правой гулко прихлопывает ее, что у него означает: вопрос решен, все ясно.
— Эх! — презрительно восклицает он, нехотя опускается в башню, лязгает там затворами пулемета и пушки, а потом равнодушнейшим голосом спрашивает механика:
— Ну як, Ванюша, первое впечатление?
— Не мешай, башнер, я еще не разобрался, — отвечает Ванюша.
— Сейчас мы поможем разобраться нашему механику, — говорит Микита и докладывает мне: — Товарищ командир, закуска готова.
Мне понятно, что фашисткое командование рассчитывает, конечно, не столько на хмельное, которым, несомненно, напоило своих солдат, сколько на то, что перед ними очень слабый противник. Они, конечно, знают, что полк Сереброва вчера понес большие потери, но они не знают, что в посадке стоят наши танки, иначе не решились бы на эту атаку — ведь и по их уставу бросок в штыки делается только с двухсотметровой дистанции от противника. Эта мысль меня веселит, и я так же возбужденно, радостно, как полковник, машинально повторяю про себя его слова: «накроем рябчиков».
Запихает и редкий минометный обстрел наших тылов. Замершие, приникшие к земле ополченцы начинают беспокойно шевелиться и на северной опушке посадки, возле наших танков и вправо, по полю перед селом. То один, то другой поднимает голову над бугорком земли, притрушенной пшеницей из копен, и сейчас же, как подстреленный, дернет головой в сторону окопчика командира роты, который не сводит глаз с угла посадки, где окоп комбата.
Окоп Кати прямо перед моим танком. Она сжалась в комок, не шевелится, смотрит вперед, в одной руке у нее неловко прижатый к боку наган, а в другой, немного вытянутой на бруствер, — пилотка, должно быть, сбитая с головы воздушной волной. Катя вся запорошена землей, выброшенной разорвавшейся рядом миной.
Мне кажется, что она замерла в ужасе перед этими быстро надвигающимися на нас цепями вражеских солдат.
Волна атакующих растет. Солдаты бегут молча. Видно уже сверкание широких ножевых штыков. Я чувствую на себе взоры всех командиров машин, выглядывающих из своих люков. Они ждут команды, но я не могу ее дать, не получив сигнала от комбата. И меня вдруг охватывает волнение. Наша артиллерия все еще бьет где-то далеко левее, за железной дорогой. Я не понимаю, почему она не переносит огонь, почему комбат все еще не дает сигнала. Мне кажется, что дистанция между нами и противником начинает сокращаться с неестественной быстротой. Как попавшего в водоворот, меня тянет вниз, в башню, к Миките, молчаливо застывшему в ожидании команды у раскрытого затвора пушки.
Наконец-то, в уши веселой музыкой ударил грохот разрывов наших снарядов. Я увидел столбы земли, вставшие перед цепями атакующих, и почти одновременно услышал снизу голос сразу ожившего Микиты:
— Наконец-то, оркестр дал встречный марш!
Только вошли мы с ним в бешеный ритм слаженной боевой работы, когда сливаешься в одно целое со всеми приборами, механизмами и когда все движения твои и мысли приобретают какую-то независящую от тебя механическую быстроту, как вдруг в стекле прицела странным видением мелькнула Катя.
Голова ее была откинута назад, упавшая на спину коса моталась, пилотка зажата в руке. Катя бежала навстречу запнувшемуся, смешавшемуся под нашим огнем противнику. Мгновение она бежала одна, а потом ее захлестнула волна ополченцев.
Стрелять из посадки нам больше нельзя было: ополченцы настигали повернувших назад, потерявших боевой порядок румынских солдат. Наша артиллерия перенесла уже огонь на огороды и сады станции. По моей команде Ванюша рванул на третьей передаче с места. За мной помчались и все машины с предельным углом снижения пушек — «к самому носу».
За бортом моей машины оставались бегущие вперед ополченцы и кучки румын, которые стояли с поднятыми руками. Я хотел догнать переднюю группу ополченцев, в центре которой бежала Катя, чтобы, заскочив вперед, прикрыть эту группу корпусом машины.
Вправо, на кукурузном поле, четыре наших танка молниями носились, рассекая зеленый массив вдоль и поперек, оставляя за собой просеки. Башни играли вкруговую, сыпя во все стороны огонь. От этой красивой атаки мое внимание отвлекла пушка, выкаченная румынами к полотну железной дороги. Когда я взял ее на прицел, в поле моего зрения попал стоявший на путях эшелон открытых платформ с подбитыми танками разных марок. Этот эшелон на несколько мгновений выключил меня из боя.
— Ремфонд! Ремфонд! — закричал я, вне себя от радости.
На каждой платформе было написано мелом: «Киев», но я мысленно видел уже эти платформы в Одессе, на Январке.
Уже третий эшелон с ремфондом находим мы под Одессой. Только бы вытянуть его отсюда, дотащить до города! — Все-мои мысли были поглощены этим. В голове роились планы организации большого ремонтновосстановительного производства танков. «Теперь у нас будет не взвод, не рота, а целый батальон танков», — думал я.
Мы догнали ополченцев уже на северной окраине станции, в вишневых садиках, от которых начинается ровная, словно выкрашенная охрой степь, перерезанная зеленым массивом кукурузы. Далеко в степи, вдоль полотна железной дороги бежали маленькие группки румын. После нескольких снарядов, посланных им вдогонку, и пулеметных очередей они волчком перекатились через насыпь.
Рота занимала оборону. По топкой земле сада ополченцы взвода Юрия Бойко катили захваченные у румын противотанковые пушки. Одни тянули их за станины, а другие подталкивали, семеня позади, спотыкаясь друг о друга, помогая передним не столько руками и плечами, сколько криком.
В кучке ополченцев, Облепивших одно орудие, я узнал по пенсне со шнурочком нашего математика. Он вынырнул возле моего танка из-под листвы низкокоонного вишневого деревца и, отталкивая кого-то, пытался ухватиться
