Лейтенант побежал назад к мотоциклу, а Осипов и Митраков все еще стояли под копной пшеницы, из которой я поглядывал на них сверху, стараясь отгадать, что последует за этим мрачным молчанием.

— Ну, как думаешь, комиссар? — спросил Осипов, и у меня на сердце легче стало, так как я увидел в темносерых глазах Якоза Ивановича живые огоньки.

— Не хочу тебя, Яков Иванович, сбивать с толку, решай сам. Я еще не освоился с этой сухопутной стратегией, — сказал Митраков.

— Эх ты, Посейдон с Черного моря! — усмехнулся Осипов. — Скорей, брат, пускай в ход свой трезубец и на суше, иначе тебе не будут тут кланяться за одни твои голубые глаза.

— Вполне согласен! — ответил Митраков.

Осипов стал излагать свое решение, но тут примчался догнавший нас на «пикапе», простроченном с воздуха пулеметной очередью, офицер связи полка, и Якову Ивановичу пришлось заново принимать решение. Офицер связи привез приказ, в котором комбриг информировал о наступлении противника левее железной дороги в направлении Куяльницкого лимана, и, очевидно, не зная о событиях на правом фланге, требовал Осипова к себе, чтобы поставить ему новую задачу.

Положение наше оказалось еще хуже, чем я думал: полк обойден не только справа, но и слева, с часа на час противник может ворваться в город, и мы останемся окруженные в этой голой и ровной степи. Я смотрел на Осипова и не мог понять, почему он к этой новой вести, которая сулит нам катастрофу, отнесся совершенно спокойно. Его спокойствие казалось мне уже переросшим в безразличие ко всему происходящему. Но вдруг решительным движением он шагнул вперед, унося на своих плечах с полкопны пшеницы.

— Ну, комиссар, довольно нам с тобой вдвоем командовать, командуй самостоятельно, — сказал Яков Иванович, отряхнувшись.

Митраков, который тоже был засыпан пшеницей, перестал смахивать ее с себя, когда услышал это.

— Курс обучения на войне короткий. Согласен со мной? — спросил его Осипов.

— Согласен, товарищ полковник, — ответил Митраков.

— Ну, так вот, комиссар, лети в Буялык, к комбригу, получай от него задачу и выполняй ее за полк с одним батальоном Жука, а я буду перехватывать немцев у Тилигульского лимана.

Митраков помчался на «пикапе» вместе с офицером связи назад, в Буялык, Осипов поехал дальше на своей «эмке», в Александровку, снимать с обороны правофланговый батальон и батарею, а я, выполняя его приказание, повел танки на юг — надо бы опередить немцев, рвущихся к городу уже с востока, и задержать их на рубеже сел Благодатное и Спиридоновка до подхода на этот рубеж моряков во главе с Осиповым.

Теперь мы думали уже не о маскировке, а только о скорости. Когда танки были в Благодатном, от копен соломы, укрывавших наши башни и орудия, не осталось и следа — растрясло в бешеной езде. Из Благодатного, не обнаружив поблизости немцев, мы повернули на восток и вот тут, у совхоза имени 1 Мая, на дороге из села Спиридоновка увидели три вражеских броневика. Один из них стоял и стрелял из пушки. При нашем появлении он, не разворачиваясь, задним ходом, со скоростью легковой машины бросился догонять два других, маячивших на высоте за совхозом.

Мы обстреляли эти броневики, не замедляя хода, и въехали в Спиридоновку. Возле сельсовета нас окружила толпа взволнованных людей, одетых по-городскому. Это были сотрудники помещавшегося тут штаба строительства оборонительного участка. Они два дня назад прибыли в село с целым полком добровольцев-трудфронтовиков, в большинстве женщин, для рытья окопов. Люди были настроены воинственно. Ругали свое начальство за то, что оно не побеспокоилось об оружии.

Кто-то кричал:

— Будь у нас хоть десяток винтовок!

Кто-то сожалел, что не было пушки, и грозил кулаком в ту сторону, куда ушли немецкие броневики.

— Мы бы им показали!

Я с трудом понял, в чем дело. Оказалось, что немцы, появившиеся на броневиках со стороны Одессы, подошли к самому штабу, дали пулеметную очередь и, укатив из села, обстреляли по дороге работавших в поле трудфронтовиков.

В этом происшествии меня удивило не то, что немцы разгуливают у нас по тылам, — при совершенно открытом фланге нашей армии в этом мало удивительного, — а то, что противник, видимо, не торопится использовать возможность нанести удар по не защищенному еще с востока городу, ограничивается довольно робкой разведкой. «Неужели он так уверен, что не сегодня — завтра город все равно будет в его руках?» — думал я.

Почти следом за нами в Спиридоновку с бешеной скоростью вкатились четыре автомашины с моряками под командой Каткова. Немецкая авиация задерживала марш батальона, и поэтому Осипов послал нам на помощь два взвода. Среди прибывших моряков — и молчаливый Кирюша со своими неразлучными товарищами.

К совхозу имени 1 Мая, где решено было занять оборону, мы перебросили оба взвода моряков десантом на танках. Кирюша с обоими своими товарищами, с Мокеем и Михайленком, ехали на моем танке. Я спросил Кирюшу, зачем он, и без того перегруженный, таскает еще в бой громоздкий баян, не лучше ли оставлять его в тылу. Кирюша промолчал. За него поспешил ответить Михайленок:

— Что вы, товарищ командир, с баяном и в тяжелую минуту легко! А если оставить, да по обстановке нельзя будет вернуться и забрать, это же все равно, что утерять душу экипажа.

Приехав в совхоз, мы сразу загнали свои машины в скотные сараи. Экипажи стали вынимать оконные рамы, готовя сектор обстрела, а моряки пошли к месту своей засады, в лощину, тянущуюся от совхоза на север, к коммуне «Заря труда».

Кирюша, уходя, забросил ремень баяна на плечо и сказал решительно:

— При мне будет, товарищи не дадут утеряться. А станем на якорь, в блиндаже буду оставлять.

Мой танк стоял в телятнике, выставив пушку в открытые двери. Выйдя из машины, я заметил у ног бирку, очевидно упавшую с раздавленной танком пустой клетушки. На бирке было написано: «Вес при рождении 40 кг. Суточный прирост третьей недели 120 грамм…» И сердце мое заныло. Я вспомнил давнюю пору и далекий, но ставший мне родным совхоз «Иклас» с десятитысячным поголовьем скота, где в комсомольские годы я работал агрономом-животноводом и, по целым суткам