Он долго молчит, поглядывая по сторонам, потом, повернувшись ко мне, спрашивает:

— Все из этого взвода ходили в атаку?

— Все! — ответил я.

— Вот это важно! Вот здесь-то и мог проявиться анархизм, но, как видите, этого не случилось.

— А все-таки, Яков Иванович, вы же прорабатывали утром этого лейтенанта! — сказал Митраков.

— Конечно, прорабатывал, но это в порядке прохождения курса общевойсковой тактики, чтобы помнил, что он командир, и имел глазомер, не срывался на «ура» за полтора километра, не портил дела… Надо честно признаться, что наш моряк на суше еще малограмотный вояка.

— Да, — поспешил согласиться я и пожаловался, что моряки не выставляют боевого охранения, сказал, что в Сербке только потому противник и смог без выстрела подойти вплотную к станции.

— Ты прав, — сказал Яков Иванович. — Но ничего, сотрут в боях пару подметок и не хуже тебя будут знать, что такое боевое охранение. Ты вот скажи мне лучше, как нам заставить немцев свернуть отсюда на Александровну? — он кивнул головой в сторону дороги, которую мы пересекали.

— Поставить минное поле, — неуверенно предложил я.

Митраков засмеялся:

— Ого, танкист задул, и мачты гнутся! А мины где? — спросил он меня. — Все, что мы имеем, это сто килограммов взрывчатки морской мины.

— Стоп, комиссар! Говоришь, сто килограммов есть? И подрывные машинки? — торопливо спрашивает Яков Иванович, и брови его взлетают вверх. — Так это же все, что мне нужно! Нет, зачем сто килограммов. Восемьдесят килограммов взрывчатки да плюс фантазия, вот вам и минное поле, — торжественно объявляет Осипов.

Он излагает свой план. Две-три лопаты земли — бугорок. Он грубо маскируется соломой так, чтобы издали обращал на себя внимание. Такие бугорки накапываются по всему полю в шахматном порядке. Справа и слева от дороги колышками обозначаются два проезда. Чтобы у немецких танкистов не было никаких сомнений, что это — незакрытые проезды в минном поле, наши танки на виду немцев должны уходить от них по этим проходам. В каждом из них ставится по два тщательно замаскированных фугаса. Они будут подорваны машинкой с наблюдательного пункта, когда немецкие танки войдут сюда.

Замысел Якова Ивановича заключается в том, чтобы приманить немецкие танки на фугасы. Если это удастся, то немцы, несомненно, пойдут в обход декоративного минного поля, на Александровку, где их встретит полковая артиллерия. Только удастся ли? Мне казалось, что обман грубоватый. Но Митракову план очень понравился.

— Еще вчера я думал, что стрелковые командиры просто напускают на себя важность, смеялся над ними в душе, — сказал он. — Все очень просто казалось: вышел в поле, увидел противника — стреляй, иди в атаку, кричи «ура». А сегодня вижу, что и в пехоте воевать не так просто… Да, огорошил меня один командир своими замыслами!

— Это что, мне дифирамбы поешь? — спросил Яков Иванович, испытующе глядя на Митракова.

— Почему дифирамбы? Нет, я серьезно, — сказал Митраков.

Яков Иванович повернулся к нам, даже чуточку привстав со своего сиденья.

— В гражданскую я не одни брюки-клеш истрепал на фронтах, а сегодня вот открытие сделал, что надо заново учиться воевать. На липах, брат, нынче долго не провоюешь. Одной фантазии мало. Так что с похвалой обожди, преждевременно…

Он не договорил. До нас донесся гул немецких бомбардировщиков. Едва мы успели выпрыгнуть из машины в кювет, как бомбардировщики стали пикировать на дорогу, по которой проходил большой табун коней. Волны разрывов прижали нас к земле. Между разрывами я слышал бешеный топот коней, проносившихся над нашими головами, и чей-то раскатистый голос:

— Мария! Мария! Гони в село! Орлика береги!

Один конь рухнул на всем скаку. Когда вой самолетов затих и мы поднялись наверх к машине, возле нее в луже крови лежала другая убитая лошадь, а в стороне, по дороге, полз, оставляя за собой кровавый след, седоусый табунщик. Табун был уже далеко. Один всадник скакал от него назад. Раненый табунщик, приподымаясь на локте и показывая в сторону от дороги на длинные постройки МТС, кричал:

— За сараи! За сараи! Орлика спасай!

Бомбардировщики, сделав круг, возвращались. Яков Иванович подхватил раненого, побежал к машине и положил его на заднее сиденье. Водитель дал газ. С «эмкой» поравнялась всадница. Низко склоняясь с седла, так что длинные черные косы ее перекинулись через плечо, она старалась заглянуть в машину и со слезами на глазах кричала:

— Тагу! Тату!

Митраков поддерживал голову метавшегося колхозника. Тот уже ослабевшим голосом, как в беспамятстве, твердил все одно и то же:

— За сарай! За сарай! Доченька, спасай Орлика!

Я стоял на подножке машины. Одной рукой держался за дверку, а другой махал девушке, крича, чтобы она не беспокоилась о своем отце. Она стала замедлять ход лошади, потом повернула ее и наметом пошла к табуну, который скрылся за постройками МТС.

Яков Иванович остановил машину, чтобы перевязать раненого. Этот седоусый табунщик как будто не замечал, что одна нога его почти оторвана, держится только на сухожилиях. Пока мы его жгутовали, он все беспокоился о своем Орлике, волновался, что его товарищи-табунщики не уберегут дорогого коня, потомка чистокровного араба, подаренного колхозу Котовским. Старый табунщик сам служил у Котовского, и колхоз, которому принадлежал табун, был организован еще при жизни Котовского его бойцами-соратниками.

От больших коричневых, огрубелых рук раненого, судорожно вцепившихся в пояс, пахло взмыленной лошадью, и этот запах напомнил мне отца-колхозника, сестру, родной сельский дом, который несколько минут назад был бесконечно далеким, отодвинутым войной за какую-то непереходимую черту.

Я стягивал жгут, и мне казалось чудовищным, что на этом мирном колхозном поле, уставленном копнами небывало урожайной пшеницы, рвутся бомбы.

Должно быть, и у Осипова и у Митракова раненый колхозник вызвал на душе нечто подобное, потому что всю дорогу до штаба они не проронили ни слова, как будто что-то другое, большое, заслонило все их чисто солдатские заботы.

Когда я вернулся к танкам, все экипажи похрапывали на своих боевых местах. Оказалось, что Яков Иванович еще до выезда на рекогносцировку позаботился о нас: для охраны танков на ночь был выставлен взвод моряков, так что и дежурных не надо было назначать. Но Микита все-таки не спал, поджидал меня. К нам сейчас