«Нет, повертывать уже поздно, одно спасение — вперед, вперед, скорее, скорее!» — думал я, и меня била дрожь нетерпения.
Балка укрывала нас от противника, но и нам не было видно его до самого последнего момента, когда, вынырнув из оврага, мы внезапно оказались на окраине села. В садах, в сизом дыму беспрестанно мигали огоньки. От села в гору в противоположном нашему направлении поднимались две цепи немецких солдат, а впереди них шли танки, уже подходившие к гребню.
Еще раньше, чем я увидел боевой порядок противника, краснофлотцы Каткова повернули круто влево и вскарабкались на откос. Я услышал длинные очереди пулемета. Выше нас, на бугре, широко расставив ноги, стоял тот же Кирюша и бил из пулемета с руки. С криком «ура» краснофлотцы гурьбой понеслись по полю.
Мы оказались в тылу наступающих немцев. Левое крыло их задней цепи было сразу смято краснофлотцами. Левый фланг передней цепи, заметив позади себя моряков, пришел в замешательство. Два наших танка, влетев в соседний сад, чтобы занять огневую позицию, стали давить стрелявшую оттуда батарею минометов, а я, прикрывшись с кормы домиком, раздумывал в сомнении: то ли ударить по цепям немецкой пехоты, то ли предоставить краснофлотцам добивать их, а самим с места вести огонь по танкам. Микита убеждает меня «с ветерком, одним заходом прогладить немецкую пехоту, а вторым ахнуть по танкам». Но немецких танков было десятка два, и я боялся, что в поле они сразу уничтожат наши машины. Драгоценные секунды таяли, а я все не знал, на что решиться.
Но вот немецкие танки, идущие к нам кормой, подходят к гребню. «В чем дело? — думаю. — Почему наша оборона молчит, только ручные пулеметы на флангах заливаются? Почему оставшиеся на гребне танки не бьют по немцам, пока они еще на подходе? Зачем они подпускают эту лавину так близко?» Я не мог этого понять, а потом меня током пронзила черная мысль, — «Немцы в мертвом пространстве, недосягаемом для огня обороны, сейчас они выйдут из ложбинки, навалятся всей лавиной на оборону, она не успеет сделать ни одного выстрела, как будет раздавлена, и немцы свободно пойдут дальше в наш тыл прямой дорогой на Одессу».
Теперь для меня нет уже выбора. Я командую: «Огонь по танкам!» и, ныряя в башню, беру на перекрестие прицела левофланговый немецкий танк. Бьют пушки двух моих машин, к ним справа, из садов села присоединяют свои голоса два других оторвавшихся от нас танка.
Четыре машины ведут предельно частый огонь, но Дистанция слишком велика для прицельной стрельбы по движущимся целям — больше километра, — и только один немецкий танк останавливается подбитый. Немцы уходят из сферы нашего действительного огня.
Догонять их было поздно — еще несколько десятков секунд, и они сомнут оборону, перевалят через гребень — да и нельзя догонять, так как это значило оставить без прикрытия взвод Каткова. Передняя немецкая цепь, уже далеко поднявшаяся в гору, повернулась в нашу сторону, залегла и открыла огонь по морякам. Ясно, что через несколько минут все краснофлотцы Каткова будут перебиты, если только они сами не залягут. Но нет, моряки по прежнему бегут в полный рост широкими прыжками, обгоняя друг друга, как на кроссе.
Как будто со стороны врывается в голову мысль «спасать!» и эта мысль заполняет всего меня. Ни о чем больше не думая, я одну за другой даю красные ракеты — сигнал атаки для наших четырех танков. Две мои машины с воем, преодолевая подъем, несутся к левому флангу залегших на косогоре немцев, а две другие машины к правому флангу. За бортом промелькнули развевающиеся ленточки бескозырок, и краснофлотцы остались позади нас. Мы с хода открываем огонь из пушек и пулеметов. Немцы заметались. Побежали куда-то вправо. «Чорт с ними, раз мечутся, значит, они уже не опасны для краснофлотцев», — подумал я. Теперь можно было заняться немецкими танками. Они уже вышли на гребень и так заманчиво, так отчетливо вырисовывались темными силуэтами на голубом небесном фоне.
Я наметил один ближайший ко мне танк и остановил машину для выстрела, как вдруг на корме этого танка вырос куст пламени и сейчас же за ним второй такой же куст. «Что такое? — в смятении думаю я. Почему этот танк продолжает двигаться, а не останавливается, как положено подбитой машине?»
Кусты пламени вырастали то на одном, то на другом танке.
«Бутылки!» — радостно ворвалось в сознание, когда возле второго пойманного в прицел танка я увидел выскочившего из-за копны моряка. В тот же миг, как будто издалека, сквозь бурю донесся голос Микиты, кричащего над моим ухом:
— Керосином отбиваются!
Моряк подбежал к танку, уже переваливавшему за гребень, два раза подряд взмахнул он рукой, и у этого танка сбоку башни взвилось пламя. Я отвернул пушку еще правее, поймал в прицел третий танк, но и тут меня кто-то из моряков опередил.
Вот он вскакивает на корму немецкого танка и взмахивает рукой. Над машиной, между башней и моряком, поднимается огонь. Я ясно вижу моряка. Он стоит на корме машины, широко расставив ноги, как на палубе корабля во время шторма. Вот он сквозь пламя прыгает вперед, наваливается на крышку башенного люка, потом встает на башню одним коленом, очевидно, чтобы не дать выскочить сидящим в ней, и вторично взмахивает рукой. Пламя бьет из-под его ног, и на мгновение он исчезает в огне вместе с танком. А потом я опять вижу его на башне, откинувшегося торсом назад и рукой, согнутой в локте, прикрывающего лицо от огня, вижу взвитые вверх током горячего воздуха
