Среди горящих у моста немецких танков есть и подожженные мною, меня тянет к ним. «Неужели это я уничтожил их?» Не могу поверить такому счастью, оно мне кажется слишком большим, невероятным. Отойдешь от пробитого снарядами немецкого танка и под каким-нибудь предлогом возвращаешься, опять стоишь и любуешься своей работой.
Когда вернулся Кривуля со своим взводом, мы уже сосредоточились в роще вместе с батальоном Мазаева. После моего ухода Кривуле, кажется, пришлось очень тяжело, фашисты чуть было не овладели мостом. Положение спас командир дивизии, явившийся в местечко со своими штабными КВ. Кривуля говорит, что Васильев похвалил нас за то, что мы захватили мост на Каменку. «Значит,— думаю я,— сделал ошибку: не надо было уходить с моста. Ведь если бы не Васильев, мы потеряли бы мост и Кривуля не вернулся бы живой со своими экипажами». Пока я размышлял об этом, танкисты закончили заправку машин боеприпасами и горючим, некоторые уже успели получить горячий обед и, расположившись с котелками у своих машин, обменивались впечатлениями.
Микита Гадючка пригласил меня пообедать в компании. У меня давно горела душа по чаю, и я подсел к обедавшей группе танкистов. Разговор не смолкал, Стволы деревьев, танки, танкисты — все вокруг в отсветах пожара казалось отлитым из красной меди. Где-то вверху, в черном небе, завывают «юнкерсы» — вешают «фонари», порою сбрасывают одиночные бомбы. Танкист в запыленной и задымленной кирзовке наливает мне чай в алюминиевую крышку термоса. На лице его — ни бровей, ни ресниц, на щеках вздулись волдыри. Что-то, однако, в нем знакомое. И когда он, протягивая мне кружку, начинает говорить, я узнаю в нем командира горевшей машины старшего сержанта Петренко.
— Непонятно,— говорит он,— откуда взялись здесь немцы.
Микита, прихлебывая чай, лукаво косится на него и говорит:
— Из Германии!
— Так что же, значит, по-твоему, мы отступаем? — спрашивает Петренко.
Ирония изменяет Миките.
— Спытайте у командира,— отвечает он сердито.
Петренко с жаром обращается ко мне:
— Товарищ старший лейтенант, в чем дело? Не пойму я. Почему мы ходим по дорогам то туда, то назад? Разве можно на танках раскатывать, как на эмках? Днем — на Перемышль, ночью обратно к Львову, утром — в Яворов, днем снова через Львов в Винники, а там не успели на гусеницы поглядеть — марш на Буск. Спидометр машины накрутил уже около пятисот километров.
Вспомнив опять ночной разговор в штабе, я повторил слова Попеля о том, что противник то и дело меняет направление удара, и нам приходится ловить его, — поэтому и носимся по забитым дорогам.
Помолчав, Петренко налил себе чаю, хлебнул из кружки и сказал:
— А все-таки выходит, что мы отступаем, так ведь, товарищ старший лейтенант?
— Нет, не отступаем, а гоняемся за прорвавшимися танками противника,— поясняет мою мысль старшина Смирнов.
— Догоняемся скоро до того, шо гусеницы, як лапти станут,— мрачно заявляет Гадючка.
Подходит с котелком Никитин. Он уже сбегал на реку, выкупался. Только одного его соблазнил Буг — все слишком возбуждены для этого.
— Хорошо окунуться после такого пожара,— говорит Никитин и показывает на горящее поле,— Под орех разделали фашистов. Теперь пойдут дела.
Я спросил, не видел ли кто, где был Болховитинов, когда завязался бой.
— Как не видели! — снова возбужденно заговорил Петренко.— Рядом был, машина с машиной. Как только у моста просвистели первые снаряды, он свой КВ остановил подле нас. Я слыхал, как он выругался, что не может связаться с комбатами. Вот он на все и махнул рукой, высунулся из башни по пояс и засигналил флажками подходившему батальону. Так и пошел в атаку.
— Он всегда такой!
— Молодец! — весело заговорили танкисты.
Ко мне подошел офицер связи штаба и передал приказание явиться к комдиву.
По дороге в штаб он с восхищением рассказывал мне, как ходил в атаку полковник.
Три штабные КВ шли за полком Болховитинова. Едва лишь танк Васильева перешел мост у Красне, слева в него полетели снаряды. Видно, немцы стремились захватить мост, чтобы отрезать основным силам дивизии пути подхода к месту боя. Полк Болховитинова уже успел развернуться, шел в атаку. Возвращать его к мосту было поздно. Подходил второй полк. Васильев приказал ему двинуться за ним, а сам стал во весь рост сзади башни и, развернув штабные КВ, повел их в атаку. Танкисты второго полка, увидав несущегося в атаку комдива, выжали газ до отказа, проскочили мост и, с ходу развернувшись, обогнали штабные КВ. Но Васильев так и остался стоять у всех на виду, пока немцев не сбили к реке.
Меня удивило, что он рассказывает об этом с восхищением: хорошо, что у немцев не было пехоты, а будь она — первый автоматчик снял бы комдива. И я сказал об этом офицеру связи.
— Да,— согласился он,— связь подвела.
Оказывается, Васильев пытался перед атакой вызвать по радио командиров полков, по почему-то вызвать не удалось. Разослал нарочных и оперативников штаба, — те нашли командиров полков уже после боя. Оттого полковнику и пришлось управлять боем личным примером.
«Конечно,— подумал я,— полковник личной храбростью сделал много, но все-таки части дивизии действовали самостоятельно, каждая на свой страх и риск. Общего управления ими не было. Вот и выходит: храбрости у бойцов и у командиров хоть отбавляй, а организованности маловато».
* * *Было уже темно, когда мы явились в штаб дивизии, расположившийся в домике на северной окраине местечка Буск. Васильев, допрашивавший пленного немецкого офицера, сказал, что сейчас должен прийти начальник штаба и мы получим пакеты.
— А пока посидите...
Пленный — обер-лейтенант, адъютант командира танкового батальона, немолодой, уже седеющий немец — хорошо владеет русским языком, который он изучил в молодости, когда работал где-то в России инженером-механиком. Он стоит в стойке «смирно». Отвечает на вопросы дерзко, иногда с иронией.
— Скажите,— спрашивает его полковник,— известно ли вам, почему Германия воюет против России?
— Известно,— отвечает он.
— Почему?
— Фюрер приказал.
— Это не объяснение. Я хочу знать мотивы.
— Фюрер мотивы объявил,
