Почему меня не радует внезапный успех? Я стучу зубами, точно мне холодно. Страшно? Нет. Это, должно быть, от злости, которая кипит во мне. Как могло случиться, что гитлеровцы топчут нашу землю, как они оказались здесь — так далеко от границы? «Надо помочь Мазаеву с фланга, фашисты не выдержат неожиданного удара», — решаю я. Но и этот мгновенно принятый ясный план действий не успокаивает душевной боли. Оставив Кривулю с двумя танками БТ и танкетками и поставив ему задачу удержать мост, я с тремя БТ той же дорогой, по которой шли к нам пять немецких танков, отправился к Мазаеву.
Возле подожженного нами немецкого танка, вокруг которого горели кусты и копна сена, мы остановились. Теперь нам видно все поле боя. В небо упираются исполинские тонкоствольные, нарисованные дымом деревья. Но это только опушка, правее дымный дремучий бор встает сплошной стеной. Оттуда наступал враг. Там наш тяжелый батальон истребляет пришельцев, гонит обратно к переправе, на нас. Столбы дыма клином сходятся к нам. Резкий надрывный вой моторов перекрывает пушечные залпы. Воздух стонет. Только в небе спокойно. Но нет! Вон угрюмым строем нависли над полем «юнкерсы». Вдруг один задымился, вошел в штопор. Строй рассыпается, и высоко в небе я вижу остроносые; вытянутые впереди наши истребители. С высоты они камнем, один за другим, бросаются на «юнкерсы», клюя их огневыми трассами. Что это за самолеты? «Миги», — догадываюсь я,— «миги», о которых я столько слышал накануне войны, но которых еще не видел. Вот они какие! Их три. Они взмывают, падают вниз, и каждый раз, когда они метеором прочертят небо, горящий «юнкерс», кувыркаясь и дымя, врезается в землю. Я кричу от радости.
В пятистах метрах, у копны сена, дымится фланговая машина батальона Мазаева. Два танкиста быстро забрасывают землей показавшееся из моторного отделения пламя. В одном из танкистов узнаю старшего сержанта Петренко.
Неподалеку от них, ближе к полю, стоит чей-то танк БТ. В бою у него оторвало пушку. Мимо него несется немецкий танк курсом на Петренко. БТ дрогнул кургузым телом и, спасая Петренко и его товарища, ринулся на врага. Снаряд срывает с него гусеницу. Это стреляет второй вражеский танк, следовавший за первым. Силой инерции при развороте БТ ударил этот немецкий танк в лоб. Вздыбившись, как бы обняв один другого в последней смертельной схватке, оба танка застыли на месте. Немецкий танк задымился от моего выстрела, а тот, что несся курсом на Петренко, резко свернул вправо, стремясь уйти за горящую копну. В то же мгновение блеснула пушка Петренко, и удиравший танк вспыхнул. А Петренко выскочил из дымящейся башни и вновь принялся сбивать землей огонь на корме своей машины.
Оглянувшись, я увидел группу наших танков, обходящих слева рощу — с десяток корявых вязов и низкорослый кустарник. Из-за рощи падают снаряды. Догадываюсь, что это танкисты Мазаева стреляют с перелетом. Вдруг в самой роще блеснули орудийные выстрелы. Что это? Да, конечно — немцы бьют по нашей группе.
Когда мои танки открыли орудийный огонь по роще, в середине ее раздался взрыв. Пламя свечой поднялось в дымное небо. Роща пылает. Снова взрыв, и над кронами вязов взлетают куски железа.
— Цистерны рвутся, цистерны! — в восторге кричит механик-водитель Гадючка.
Конечно, цистерны. «Какое нахальство! — думаю я. — Цистерны чуть ли не в боевых порядках! Значит, у немцев и сомнения не было, что они с ходу расколошматят нас, заправятся в этой роще и пойдут дальше!»
Полуокруженные, отстреливаясь, гитлеровцы бегут к притоку Буга, но уже не к мосту, по которому пришли сюда и который теперь в наших руках, а куда-то левее. Исход боя решила та группа наших машин, которая обошла рощу. Вижу, как над башней поднимается счастливое, улыбающееся лицо лейтенанта Фролова. Так вот чья рота пробилась на фланг боевого порядка немцев!
По шоссе вновь безостановочно движутся танковые колонны нашей дивизии на Буск. Ясно, что они спешат к мосту. Значит, мне можно не возвращаться туда.
Фролов вытирает флажком пот на лице, потом призывно машет мне, показывая вперед, и что-то радостно кричит. Верно, приглашает меня следовать за собой. Разворачиваю танк. Командир второй моей машины Смирнов повторяет мой маневр. Но почему не следует нашему примеру командир третьей машины Зубов?
Из пылающей рощи грянула танковая пушка. Над самым ухом просвистел снаряд. С задней части башни Фролова посыпались искры. Фролов качнулся и упал внутрь машины. В то же мгновение ответил выстрелом Зубов. На опушке рощи из кустов, еще не тронутых пожаром, потянулся дымок, вспыхнуло пламя. Молодец Зубов! А я-то, я-то хорош! Решил, что огонь уже выгнал врага из рощи.
Мы тесним последнюю группу немецких танков. Моя машина идет за машиной Фролова. Фролов ранен. Он часто делает короткие остановки, перевязанная голова его ныряет в люк, раздается выстрел, и почти всякий раз при этом один из немецких танков пускает в небо дымную струю.
Не задерживаясь, рвемся к речке. Вот блеснул на воде розовый отсвет пожара, а на нем темным пластырем — понтонный мост.
Так вот еще откуда пришли гитлеровцы!
Немецкие танки, спеша перебраться на тот берег, сгрудились у моста. Фролов вырывается вперед, останавливается сбоку, в лощине, и первым выстрелом поджигает танк на мосту. Следующий танк, пробираясь на ту сторону, хочет столкнуть горящий, но еще снаряд — и он остается на мосту. Экипажи немецких танков вываливаются из люков и опрометью бегут к реке. Я вылавливаю на прицел отдельные немецкие танки, но мне жалко бить их — могут пригодиться нам.
Все кончено. С западной стороны немцы взрывают мост, чтобы оградить себя от преследования. Я оглядываюсь назад, на поле боя. В густеющих сумерках бушует море огня. Горят деревья, кусты, копны сена, рожь, железо танков. На меня пышет жаром, как из открытой печи. Между горящими вражескими танками разъезжают два КВ. При артиллерийских налетах противника они лениво постреливают за
