— И что было дальше? — Ирма взглянула на сарахида, тот смотрел в костёр, и пламя отражалось в его серых, словно камень, глазах.
— То был, вроде, двенадцатый год Века Слёз, — задумался Фирдос-Сар, — нас сразу запихали в легион, меня, ещё совсем малого мальчишку, вместе с женщинами отправили в лазарет. Там я впервые встретился с настоящими ригальтерийскими чародеями. Мужчин отправили работать: строители, грузчики. Имперцы не доверяли сарахидам оружия. Изнуряли работой. Совсем как рабов на Эстмаре.
Рабство, как знала Ирма, весьма распространённое явление в Эстмаре, презираемое в Ригальтерийской империи и называемое ничем иным, как варварством. Хотя это не помешало имперцам использовать пленных сарахидов и норзлинов для особо тяжёлых работ во благо Рунайро и его владений, а Кинлонд был построен исключительно на их костях. И если бы Капитул так относился только к пленным врагам: подданные страдали не меньше. Страна рабов, страна господ — вот она, Ригальтерия, её истинный облик: красивые слова, возвышение пустых идеалов и никчёмных лордиков над стремительным разложением общества — не Аммелит разрушила империю, империя сама шла к своему неумолимому концу.
— Зря нас так использовали, — продолжал Фирдос-Сар. Огонь потрескивал, и сарахид подбросил ещё дров. — Те, кто был слаб, погибли ещё в путешествии. Те, кто работал, окрепли. Когда легион встретился со Святым Воинством, сарахиды подняли мятеж. Мы врывались в шатры, убивали всех: солдат, поваров, прислугу. Помню, как я свернул голову чародейке крови, она защищала раненых, — Фирдос-Сар прикусил губу, пожевал. — До сих пор вспоминаю её глаза — а в них, знаешь, смирение… смирение со смертью. Моя первая кровь, остварка, очень похожа на тебя внешне, Каштанчик, молодая и глупая…
— Жалеешь, что убил её? — Ирма вдруг представила, как сарахид сворачивает ей шею, и передёрнулась.
— Почему? — сплюнул Фирдос-Сар. — Это же война, Каштанчик. А она, пусть и была лекарем, мой враг, а врагов принято на войне убивать, — он посмотрел на Ирму и закрыл глаза. — Когда рубишь любого выродка, на его роже пробегают совсем разные… как это, эмоции. Обычно они сильно удивляются, пропустив смертельный удар. Они умирают с яростью на лице, с гримасой боли, охреневания, но больше я не встречал тех больших сиреневых глаз, полных смирения и готовности умереть. Иногда я специально вспоминаю их… не знаю, почему. Хочу их видеть, хочу читать в них, какая я мразь, сука, и какие мрази вокруг меня живут, дышат, срут, жрут и трахаются. А она, что была готова отдаться делу и умереть за него, теперь лежит грязными костями где-то в земле. А потом я присоединился к Воинству. Идеями королевы я так и не проникся. Сражался, чтобы заработать денег. А теперь я безумно устал от цинмарской войны. Вы ведёте её долго, ломая себя, превращая в тех, кто мы есть сейчас. И этого мало, ваши безумные боги придумали кучу ужасов, чтобы убивать вас как можно красивее…
— Не наши боги, — ответила Ирма. — Их боги… имперцев. Эстмар красивее Цинмара?
— Только западное побережье, — ответил Фирдос-Сар. — Дальше — Бескрайняя Пустыня. До алой ночи Цинмар, его мирный облик, мне нравился. Красивые реки, могучие скалы, бескрайние леса и поля. Великие города и прекрасные женщины: люди, рунарийки, гномки, — он мечтательно вздохнул. — И зачем, спрашивается, вам нужна была эта война? Империя, поклоняющаяся летающим чешуйчатым тварям… боги дали твоему народу благодатный край. И вы его испоганили. Поэтому я хочу в Эстмар. Я — сарахид, Каштанчик, эстмарский воин.
— Неправда, — выдохнула Ирма. — Может, ты и был сарахидёнком Эстмара когда-то давно, но теперь — могучий цинмарский мясник. Ты — часть этого мира и внёс вклад в него больший, чем в Эстмар. Тебе нравилось солнце? Голубое небо? Тёплые воды? Здесь ты нашёл свой отряд, свою семью, Фир. Может быть, Цинмар не заслуживает такой ненависти?
— К чему спорить, Каштанчик? — хмыкнул сарахид. — Ты любила Цинмар, каким он был в другой эре, я люблю Эстмар. Это наши родины, и их у нас украли.
— Украли, — повторила Ирма. — А теперь мы пытаемся вернуть похищенное.
— Как ты собираешься вернуть Цинмар? — Фирдос-Сар открыл так и не тронутую остваркой флягу. — Это… я, конечно, знаю не больше любого вшивого кмета, но думаю, что даже магистры, соберись они все, не смогли бы это сделать.
— Может быть, я и плыла за этим, — протянула Ирма и замолчала. Какой же дурой она сейчас выглядела в глазах сарахида!
— Хотелось бы верить, — ответил неожиданно Фирдос-Сар. — Только вот сомневаюсь, что мир можно спасти. Никому это не под силу. Мы можем сохранить парочку человек, рунарийцев, карликов этих — гномов, сарахидов. И этого будет достаточно.
— Какой смысл тогда кого-то спасать, если всемирное зло, если алая ночь убьёт так или иначе всех до единого?
— Если только этим всемирным злом не выступаем мы, то смысла и вправду нет, — Фирдос-Сар сделал большой глоток, как-то странно взглянул на сумку у него под рукой.
— Мы — зло? — удивилась Ирма. — А что тогда добро?
— Добра нет, — махнул рукой сарахид. — Есть маленькое зло, есть большое. И они сменяют друг друга, как день и ночь. Ты идеалистка, Каштанчик, и делишь всё на чёрное и белое, и это твоя ошибка. Ты думаешь, что ты — добро, что поможешь твоему добру одержать победу над чужим злом. Тебе это внушили клирики Святого Воинства, или твоя бабка, или лорды Ригальтерии, потому что только так ты, жертвуя собой и другими, исполнишь то, чего они желают. Вот и вся жизнь. Я же воин, я — средство и оружие.
— И ты следуешь этим принципам?
— Да. Потому что за это мне дают деньги, за это в мою честь у костров будут пить воины. И мою смерть они тоже будут восхвалять и мечтать о той же судьбе.
— Это несправедливо, Фир.
— Мир вообще несправедлив. Став принцессой каштанов, ты принесёшь столько же несправедливости желудям, сколько справедливости своему народу. В настоящем мире нет добра и зла. Мы все зло. Кто-то меньшее из зол. Например, мы. Не самое, конечно, меньшее. Но терпеть можно.
Фирдос-Сар рассмеялся. Впервые, после встречи со спиритом. Его смех заставил уголки рта Ирмы растянуться в улыбке.
— Пойдём, — он встал. — Подышим свежим воздухом.
Ирма не сопротивлялась. Пусть там было холодно, но оставаться в затхлой башне, где до сих пор витал дух спирита, в одиночку невозможно. Фирдос-Сар раскрыл каменную дверь настежь, приложившись всеми силами, чуть не сбив ногой хлипкую подставку для всех важных бумаг, оставленных Ринельгером, и первым выглянул наружу. Холодный воздух резал ноздри, но до чего же он
