Лорд Каагар выбил Святое Воинство из Кельносса примерно к тридцатому году Века Слёз и приказал его разграбить, оставив нетронутой только Цитадель. Ирма точно знала, что до того, как наступила первая и вечная ночь Тёмного Века, крепость оставалась целой. Но теперь… так непривычно идти по застеленному многолетней пылью залу с обрушенными колоннами, просевшей и местами обвалившейся крышей. Над тронной аркой развевался символично порванный штандарт с руной аромерони, а перед королевским седалищем лежали семеро незнакомых Ирме людей и рунарийцев, которых она никогда не видела, за исключением белокурой пленницы, распластавшейся у самых ног тела, занявшего трон. Восьмым мертвецом была женщина, одетая в окровавленную белую рясу, подогнанную серебристыми ремнями по талии, с сеткой, поддерживающей убранные в пучок каштановые волосы. Ирма дрожащей рукой потянулась к мертвецу, приподняла голову и резко отскочила, когда узнала в бледном лице женщины своё собственное. Широко раскрытые глаза лишились цвета, на Ирму смотрели точки-зрачки с каким-то маниакальным сосредоточением. Тела семерых зашевелились, и тогда остварка побежала. За спиной полыхнуло заклятие, она почувствовала нестерпимую боль и упала, разбив о грязную плитку пола нос.
— Каштанчик?
Ирма с трудом отняла голову от стены. Фирдос-Сар до сих пор поддерживал огонь, зажжённый ещё Ринельгером. Остварка два дня напоминала, что магическое пламя можно удержать только чарами, но сарахид её не слушал. Подкидывая деревяшки в огонь, он занимал себя их горением, отвлекаясь от мрачных мыслей.
— Сон хреновый приснился? — глотнул Фирдос-Сар из фляги. — Чародею тоже порою приходят кошмары… редко он о них рассказывает. Останься он тут, так давно бы тебя уже увёл в город, к пташке. Вечно всё не так, как хочется, — он закрыл флягу и раздражённо закинул её в сумку, доставая завёрнутые в тряпки вяленые куски баранины. — Поешь, Каштанчик… незачем помирать тут от голода.
Ирма выпуталась из рубахи сарахида, в которую укуталась перед сном, подползла к костру и приняла полоску мяса.
— Один и тот же, — жевала она. — Два раза подряд… помнишь, Фир, мы поймали шпионку?
— Блондинку-то? — Фирдос задумчиво поводил челюстью, разделывая острыми зубами непослушный кусок. — Да, конечно…
— Я поняла, наконец, что одно из тел, её, — Ирма вспомнила обгоревшее лицо из сна. — Нужно с ней поговорить… она… особенная.
— Особенная? — хмыкнул Фирдос-Сар, сплёвывая в костёр. — Все мы тут особенные, пока дело не доходит до резни. А там ты либо живой, либо мертвяк.
— Как же потерялось значение у смерти в этом мире, — вздохнула Ирма.
— Оно осталось таким же, Каштанчик, — Фирдос-Сар сунул остварке ещё кусок, а сам принялся за третий. Хорошо, что Ардира позаботился о припасах, — только привычнее. Смерть приключилась, вот так-то. А сны твои… выкинь из головы. Что-то мне подсказывает, что это всё из-за сраного чудовища, что здесь жило.
Встречу со спиритом, пожалуй, никто не забыл бы до конца дней. Целый день после битвы Ирма не могла прийти в себя. Спирит вырвал из уголков памяти самые ужасные кошмары, разрушил её дух, сломил — до сих пор перед глазами сменялись картины, как чудовище приближалось, размахивая огромной иглой, как ей оно пронзило Ардиру и с лёгкостью откинуло его в сторону. Вновь Ирма почувствовала себя беспомощной девочкой, как же она ненавидела это состояние и всячески пыталась из него вырываться, но ещё целый день после битвы остварка цеплялась за руку Фирдос-Сара и пряталась за ним.
— Сколько раз ты пожалела, что не погибла во время шторма? — вдруг спросил сарахид. — Утонуть… не самая худшая смерть из всего того, что нам пришлось пережить за последние месяцы.
— Не знаю, Фир, — ответила Ирма. — Когда это чудовище… Оно спрыгнуло с лестницы, я возжелала смерти. Я молила Владычицу о ней. Хотела, чтобы ужас поскорей закончился.
— Ты ведь не помнишь, откуда ты? — он не хотел говорить о спирите. — Где твой дом, твои родичи?
— Смутно, — Ирма прикрыла тяжёлые веки. — Какие-то силуэты… это злит. Сильно злит, Фир.
— Понимаю, — усмехнулся Фирдос-Сар и добавил совершенно серьёзно: — видно по тебе, что ты где-то далеко отсюда. Оно у всех нас так. Командир всегда исчезал, забывался, когда курил. Чародеи — что лекарь наш, что рунариец — пропадали, пташка… Все мы не здесь. Я замечаю всякий раз, как взгляну на тебя, что смотришь ты куда-то вдаль, и глаза твои отстранены, будто через стены видят то, что ты желаешь увидеть, вспомнить. Оно тянет, — сарахид уставился в пламя, — заставляет идти в кошмар. В серый безжизненный мир.
— Там… — у Ирмы зацарапало сердце, — я не знаю… родные? Родители, братья, сёстры. Не могла же я быть одна во всем мире?
— Мужик у тебя был?
— Я не помню, — ей стало настолько холодно от этой мысли, что остварка снова укуталась в тёплую широкую рубаху Фирдос-Сара. — Мне некуда идти. Кто бы там, вдалеке, не был, они считают, что я мертва. Я мертва. Да, мертва.
— Отряд семья, — Фирдос-Сар попытался улыбнуться, но улыбка превращала его лицо в морду осклабившегося чудовища. Ирма привыкла, — а ты нам сестра. Помни об этом в самый тёмный час.
— Спасибо, Фир, — у неё почти получилось сказать твёрдо. — Я вам всем обязана. И живым, и мёртвым.
— Обязана? — Фирдос-Сар подбросил спинку стула в костёр. Огонь никак не отреагировал. — Нихрена подобного. Отряд наёмников, теперь мы даже свободны, благодаря чародею-командиру, и от картеля. Мы вольные странники, Каштанчик, никому и ничему не обязанные. Хотя все поначалу так думали. Мы друг другу должны за то, что прикрывали задницу. Думали, что побегаем годик-два вместе, потом разбежимся. Но потом мы срослись. Стали единым целым, и теперь проклятый Цинмар разрывает нас по кускам. Боги ненавидят нас, Каштанчик. Боги — ящерицы Ригальтерии, аромеронская владычица — все презирают смертных. Все эти сказки о любви, ложны…
— Думаешь? — Ирма пододвинулась поближе к сарахиду: становилось холоднее.
— Люби они нас, такой твари бы не породили, — Фирдос-Сар протянул остварке флягу. — Не место мне здесь…
— Как ты попал сюда? Я помню, что видела сарахидов, но никогда с ними не разговаривала.
— Подходящее ли время для таких рассказов? — проговорил Фирдос-Сар, оглядываясь. — Хотя… почему бы и нет. Знаешь, Каштанчик, как мне наскучили эти небеса, — Ирма почувствовала, как раскалывалось с каждым его новым словом каменная оболочка сарахида: сейчас его голос, обычно немного хриплый и ехидный, слегка дрожал, а где-то внутри огромного, покрытого острыми костными наростами, тела занималась пожаром глубокая тоска. — Отряд всё раскачивается, будто та галера, что привезла меня в Цинмар. Единственное воспоминание о детстве — мои родичи и ваши ригальтерийцы боялись шторма, а я стоял и смотрел на этот хаос. Галера дошла до берега, до Порт-Норксида, но потеряла половину
