Ланскому, да и Сокольскому, и даже самому Ольгину было интересно, пришлёт ли Горюнов кого-то по его душу. Горыныч считал Ольгина своим человеком, должен был проявить заботу о нём. Если не проявит — значит, заподозрил в своём водителе "засланного казачка".

Визитёр появился на второй день.

— Здравствуйте! Вы мне не поможете? — телохранитель Горюнова навис над стойкой, за которой пряталась медсестра, и постарался улыбнуться, хотя вид у него оставался обеспокоенным. — К вам привезли моего друга после аварии. Могу я его видеть?

— Как фамилия вашего друга? — спросила строгая медсестра, созерцая со своего места заслонившую свет высокую, атлетическую фигуру в чёрном пальто.

— А я не сказал? Ольгин! Вячеслав… как же его отчество?

— Не нужно. В третьей палате. Только разденьтесь, в верхней одежде сюда заходить нельзя.

— Девушка! А как он?

Паша почему-то медлил, ему боязно было увидеть умирающего Славу Ольгина.

— Состояние всё ещё тяжёлое, но жить будет, — послушно высказала медсестра, которую предупредили, что нужно отвечать, если посторонние люди начнут интересоваться Ольгиным.

— Ну, тогда я пройду? — оживился Паша.

В палате был всего один пациент. Высокая кровать с приподнятым изголовьем произвела на Пашу удручающее впечатление. Он и простудой-то редко болел, тем более, ни разу в жизни не лежал в больнице. Для него попасть сюда и оказаться при смерти было одно и то же. Он подошёл.

Ольгин лежал с закрытыми глазами. Полученные от воспитательных мер Горюнова синяки слегка опали на его лице, но всё равно выглядел он плохо. К тому же, не шевелился и похоже, даже не слышал, что к нему кто-то вошёл. Паша обошёл кровать и посмотрел в окно. Двор засыпал мокрый снег, голые деревья казались жалкими скелетами. На стволах торчали острые пеньки обрезанных сучьев. Посмотрев на Ольгина со стороны окна, Паша пришёл к выводу, что отсюда он выглядит ещё хуже, снова обошёл кровать, и сел на стул. Паше стало неудобно, что он ничего не принёс больному, но он ту же подумал, что наверное, Ольгину это и не нужно. Вон он какой лежит, молчаливый и безжизненный. Паша вздохнул.

— Ну ты это… совсем что ли ничего не слышишь? — сказал он наконец. Слова поглотила тишина, так что непонятно стало, произнёс ли он их вообще, или только подумал.

Ольгин открыл глаза и посмотрел на него.

— Что, Горыныч прислал? — спросил он.

Паша так обрадовался его голосу, что даже вскочил.

— Так ты, это… всё слышишь?! Здорово! А я уж думал — тебе совсем хана! — Потом до него дошёл вопрос и Паша смутился. — Ну, вообще-то, да. Но я и сам думал прийти. Просто не решался. Ай, да какая разница! Главное, что ты жив!

— Это не надолго, — пессимистически бросил Ольгин и уставился в потолок.

— Почему? — встревожился Паша.

— Ты сам говорил: у Горыныча разговор короткий. Теперь он меня убьёт.

— Да ну! Зачем?

Ольгин посмотрел на него. Паша сел обратно на стул, явно озадаченный.

— Паш! Ты как следует подумай. Я его приказ нарушил, он этого не простит. Знаешь, что я должен был сделать? Сказать Дрону, чтобы он убил девушку, а потом убить самого Дрона и его парней. А следом за мной он послал этого, как его… Дрынкина! Он их убил, а потом меня чуть не прикончил. Сколько ещё народу умрёт по велению Горыныч, вот так, походя? — Слава даже приподнялся с подушки. — Я так не могу!

Он решительно отвернулся и стал смотреть в окно. Не хотелось откровенно врать в глаза человеку, но в данный момент Ольгин говорил, что думает. Чуточку не договаривал, но Паше лучше не знать, на кого он на самом деле работает. Сокольский никаких конкретных инструкций не оставил на тот случай, если заявится кто-то из людей Горюнова, сказал только: "Если что — рядом охрана, придут на помощь". Предугадать ничего было нельзя.

— Ты погоди! — попытался возразить телохранитель Горюнова. — Может, ты что-то понял не так?

— Ты дурак, или что?! — высказал Ольгин. — Видел же, в том лагере, что произошло. И не ври, что это было в первый раз.

Паша сник.

— И что ты будешь делать? — спросил он мрачно.

— Уйду. И ты уходи, — резко высказал Слава.

— Куда? — удивился Паша.

— Сам говорил, у тебя девушка в Вологде. Вот и поезжай к ней.

— Ну да! Сейчас всё брошу и поеду в эту дыру! — Паша даже возмутился. — Больно надо. Горыныч деньги платит! Реальные деньги! Скоплю, куплю квартиру, вот тогда привезу Оксанку сюда.

Ольгин прикрыл глаза. Похоже было, что Пашу не переубедишь. "Может, и не надо? — подумал он. — Взрослый мальчик, сам видит, что к чему. Значит, всё устраивает".

— И как ты в глаза своей Оксанке смотреть будешь? — спросил он после паузы. — Деньги Горюнова — это кровь, уж извини за громкие эпитеты…

Паше очень не хотелось проигрывать в споре, но ответить было нечего. Ольгин молчал, отвернувшись к окну. Почесав коротко стриженную макушку, Паша встал.

— Ну, я пойду тогда, — сказал он робко. — Может, принести чего?

— Обойдусь, — бросил Ольгин.

Паша вздохнул, и поплёлся к двери. Оглянулся было, чтобы что-то сказать, но передумал — и вышел из палаты.

* * *

Горюнов сидел на даче. Сразу после разговора с Сокольским, он вызвал машину и уехал. Здесь, под Зеленогорском, далеко от Питера, Илья Николаевич чувствовал себя в относительной безопасности. Про дачу знали только свои. Она была записана на жену Горюнова, а та носила девичью фамилию, и в данный момент проживала за границей. Илья Николаевич регулярно переводил туда же деньги, но жене выделял только часть. Остальное ожидало Горюнова, если вдруг ему придётся спешно покинуть Россию.

В последнее время мысли Ильи Николаевича часто возвращались к возможному бегству, но он надеялся, что удастся выправить дела. Что ему делать за границей? Миллион евро здесь, и миллион евро в Европе — принципиально разные понятия. Глупые люди бегут даже со ста тысячами, а на что они могут там рассчитывать? На то, что у них будут деньги на карманные расходы, месяца на два — на три? Миллион — это тоже немного. Три фешенебельные квартиры на Невском проспекте. Где-нибудь во Франции, или в Италии за эту сумму даже путёвый бизнес не начнёшь. Нет! Горюнову очень не хотелось уезжать! В родном Питере он мог себе позволить гораздо больше. Надо только обезопасить себя.

Вступить в сговор с этим парнем из УВР, Сокольским, представлялось Илье Николаевичу рискованной, но выгодной идеей. Впутать фээсбэшника в свои дела по самые уши — и он из кожи вон вылезет, чтобы им обоим не попасться! Но что-то смущало Горюнова. То ли неудачи накопились и он готов был всё видеть в мрачных красках, то ли какой-то внутренний инстинкт говорил,