— Шеф! — Паша робко заглянул в комнату, прервав размышления Горюнова. — Можно войти?
Илья Николаевич поморщился. Когда такой здоровяк, как Паша, начинал вести себя робкой цыпой, это выглядело нелепо.
— Ну, заходи уже! Как там Ольгин?
— Лучше, — не подумав, ответил Паша. — То есть, вроде бы лучше…
— Что значит "вроде бы"? Он в сознании?
— Да. — Врать Паша не стал.
— И что он говорит?
— Да ничего такого… — Паша уловил на себе недовольный взгляд, и поспешно добавил: — То есть, настроение у него так себе. Унывает. Плохо ему! — Паша вздохнул, и ощущая себя предателем, договорил-таки: — Он уйти собрался.
— Куда? — не понял Горюнов.
— От вас. Не хочет больше работать.
— Вот как! — Илья Николаевич нахмурился. — Это плохо. Впрочем, теперь уже всё равно. Его когда выписывают?
— Я не знаю, — признался Паша.
— Дурак! Надо было узнать. Запомни, Павел! От меня так просто не уходят! Тем более, не попрощавшись. — Горюнов прикинул, что поручать Паше ликвидацию Ольгина будет очередной глупостью, и решил, что надо будет нанять какого-нибудь постороннего человека. Путь его хоть машиной собьют, а ещё лучше — сделают так, чтобы он просто исчез.
Паша напряжённо ожидал его решения, чувствуя, что предположение Славы Ольгина должно оправдаться, и всё ещё на что-то надеясь. Не то, чтобы он так привязался к новому товарищу, но Паша теперь был связан с Ольгиным. Они вместе прятали труп Альбертика, вместе ходили по бабам, вместе пили. Паша знал, что Горюнов и его заступничество за Славу не забудет. Он ничего не забывал. Горыныч — одно ему прозвание!
— Больше к нему не ходи! — приказал наконец Горюнов. — Я кого-нибудь другого пошлю. А ты… — Он с сомнением посмотрел на Пашу. — Поезжай на свою городскую квартиру. Ты ведь один живёшь? Будь там. Если понадобишься — я за тобой пришлю. Понял?
Паша кивнул.
— Иди теперь! И помалкивай!
Выйдя от Горюнова, Паша не спеша спустился по лестнице и открыл входную дверь. Почему-то ему было неспокойно. Он спохватился, что не спросил, какую машину ему можно взять, но потом подумал, что наверное надо уезжать на своей.
Уже в машине Паша поймал себя на мысли, что он боится поворачивать ключ в зажигании.
— Бред какой-то! — сказал он себе.
Выехав со двора и повернув в сторону шоссе, Паша облегчённо вздохнул. Потом задумался. Зачем ему оставаться на квартире? Сколько там придётся сидеть? Почему? Его ведь ни в чём не подозревают, и к месту аварии он не приближался. Может быть, у Горюнова и не было никакого злого умысла в его адрес, но Паша совсем разволновался. Он понял, впервые с тех пор, как стал работать на Горюнова, что не верит собственному хозяину и боится смерти. "Кровавые деньги, — повторил он про себя. — Но ведь я сам никого не убивал! Какая разница? Знал, что другие убивают — и вот, на тебе! А ведь всё могло быть по-другому…" Почему-то такая мысль часто посещает людей после того, как всё уже сделано и ничего нельзя поменять. Или можно?
Паша ещё не знал, на что решится, но одно понял точно: к себе на квартиру он не поедет.
Глава третья. Неожиданные повороты
Сокольский позвонил Кате как раз перед обеденным перерывом.
— Откуда у вас мой телефон? Тоже от охранника? — спросила она заинтересованно.
— Екатерина Витальевна! Я не скрываю, в какой конторе работаю, — ответил Сокольский, и по голосу чувствовалось, что он улыбается.
— То есть, вы пользуетесь служебным положением?
— Было бы странно им не пользоваться.
— Вы так думаете? — Катя придала голосу томность: — И что же вы хотите от меня?
— Согласия выпить со мной чашку кофе.
Катя рассеянно вертела в тонких пальцах шариковую ручку. Сокольский показался ей человеком, который своего не упустит, и ревность Горюнова на этот раз будет обоснованной. Но Катя не считала себя обязанной соблюдать верность человеку, который "кормит" её обещаниями, и наверняка никогда не разведётся со своей женой. К тому же, Илья Николаевич ещё с вечера укатил на дачу, оставив секретаршу в распоряжение своего помощника. Этот человек знал только о грузоперевозках, и не ведал, что они прикрывают на самом деле.
— Когда и где? — спросила она, отложив ручку.
— Через пятнадцать минут я буду у вашей двери.
Она не удивилась, что Сокольский сразу же прервал связь. Такой мужчина иначе себя вести просто не мог. Катя достала сумочку, и принялась поправлять макияж. Вышла она на улицу через двадцать минут. Мужчина должен ждать, чтобы ему не казалось, будто женщина не ценит себя и готова бежать к нему по первому же зову. Но и заставлять себя слишком долго ждать тоже не следовало.
Сокольский сидел в машине. Заметив высокую фигуру в длинном, приталенном пальто, он вышел навстречу. Краем глаза он заметил, что неподалёку начала было открываться дверца чёрного Джипа — но наверное, пассажир передумал, и дверца снова захлопнулась.
Сокольский подошёл, держа в руке розу.
— Как мило! — Катя забрала у него цветок. — Мне давно не дарили цветов.
— Сказал бы, что этого быть не может, — заметил Сокольский, целуя её руку. — Но наверное ваш шеф разогнал всех потенциальных ухажёров.
Она отметила, что у него очень густые волосы, чуть вьющиеся и наверняка мягкие.
— Почему вы думаете, что его интересует моя личная жизнь? — спросила она, ощущая лёгкое разочарование от того, что не было повода проверить свою догадку.
— Я был бы очень удивлён, если бы ваша личная жизнь его не интересовала. Прошу вас!
Он усадил её в машину, и повёз на Кирочную. Джип остался стоять на обочине, напротив офиса Горюнова.
* * *
В Питере нет некрасивых домов. Они могут быть своеобразными, странными, вычурными, или простыми, совершенными и не очень. Порой кажется, что это не дома, а лица. Каждое вышло из своей эпохи, и сохранило черты ушедших веков.
Возьмите одну-единственную улицу Кирочную! Вот бывший Дом Офицерского Собрания. Если присмотреться к этому образчику неорусского стиля, можно увидеть нечто сказочное, поразительное в его узорах из фигурного кирпича, в вознесённой ввысь шатровой башенке, в мозаике с двуглавыми орлами, в выпуклой крыше. Его построили в конце XIX века, а напротив него — строгий классицизм 1830-х, совсем другие формы, другое настроение. Вы встретите на одной улице неоренессанс, эклектику
