Что-то про питье она помнила. От чего-то предостерегал ее Бен Хастингс. Но сам охотник на фей сейчас беспечно смеялся, пытался остроумно шутить, и кажется, полностью был поглощен женщиной, сидящей рядом с ним.
Джил почувствовала себя брошенной. Нет, она прекрасно понимала, что уступает по всем фронтам любой из волшебных красавиц, даже если наденет то платье, в которого ходила в доме с тремя очагами. И Хастингс ей не нравился. Ну разве что самую малость. Но это было просто чертовски обидно, вот так сидеть с краю, как бедная родственница, и ждать возможности просто вставить пару слов. Больше всего Джил хотелось поскорее забрать Горькую чашу для гвиллионской княжны и побыстрее убраться отсюда. Даже стул перестал казаться таким удобным и мягким.
— Судьбы человеческие причудливы и непонятные даже мудрейшим из Народа Холмов, — проговорила сида, подводя итог попыткам Хастингса объяснить, как вышло так, что король в Лоуде есть, а власти у него нет. — Но расскажи мне еще о Байле-на-Тара. Я слышала, там теперь леса из башен.
— Это верно, — отозвался Бен, — а еще новые дома и всякое такое. Байль сейчас в четыре раза больше, чем был семь веков назад.
Золотисто переливался мед в низкой чаше. Виноградные гроздья блестели, как груда самоцветов, ограненной до идеально круглой формы, нежно и дурманяще пахли сливы на блюде прямо под носом у Джил. Смутно она помнила, что фрукты должны неплохо утолять жажду, а пить девушке хотелось так, как будто она бежала кросс.
— Удивительно бы посмотреть, — голос хозяйки холма тек плавно, как музыка. — Но я никогда не переходила Границу и не была в мире людей. Если бы нашелся для меня проводник…
И охотник на фей сразу галантно вызвался проводить госпожу, если она действительно хочет. Джил едва слышно фыркнула.
Наверное, не будет большого вреда, если она возьмет одну сливу. Да и Бен Хастингс занят разговором, не заметит. Какое-то время девушка серьезно обдумывала, как бы ей утащить сливу с блюда незаметно от охотника на фей, потом попросту взяла одну и откусила.
Таких сладких слив Джил не пробовала никогда.
14. Горькая чаша
Кажется, она задремала. Джил помотала головой, отгоняя мутные остатки сна и слезла с широкого подоконника. Во сне у нее был брат, она искала этого брата, ее преследовали женщины и вороны, а помогал скрыться от них парень с выбеленными сединой висками. У него был тяжелый револьвер и мальчишеская улыбка, которая нравилась Джил, но все это не имело никакого значения по сравнению с явью.
Наяву Джил рисовала. В мастерской, залитой солнечным светом, громоздились холсты, а с холстов на девушку смотрело самое настоящее волшебство. Волшебство, созданное ее руками.
Джил велела себе выкинуть дурацкий сон из головы и взялась за кисть. Мазки ложились на холст так аккуратно и четко, как будто руку художницы вела какая-то особая сила, какое-то сверхъестественное наитие.
Солнечные лучи падали так, что холст под руками Джил сиял. Иногда ей казалось, что он светится своим внутренним светом, отвечая солнцу.
Она писала терновый куст. Причудливое переплетение ветвей, белое кружево нежных цветов. Лепестки проявлялись под кистью из глубины фона, и Джил казалось, что до нее долетает нежный аромат, такой головокружительный, словно весна.
Времени не существовало. Существовала только она сама, холст, терновый куст на холсте и свет. И можно было рисовать и смотреть, как оживает волшебство и сладкий запах цветов наполняет мастерскую.
— Терн всегда колюч и горек, — даже не голос, не воспоминание, а его тень мелькнула на самом краю сознания. Джил нахмурилась. Попробовала снова сосредоточиться на работе.
Холст был прежним и солнечный свет все так же падал на него. Но что-то неуловимо изменилось, и это что-то раздражало, как соринка в глазу. Джил попыталась закончить выписывать соцветия на крайней нижней ветке, но почти сразу же отложила кисть.
Наверное, она как-то успела запачкать белую краску. На белых цветах отчетливо виднелись красноватые разводы.
Как будто кто-то до крови уколол пальцы об острые шипы и задел лепестки исколотыми пальцами.
— Всегда колюч и горек, — в этот раз Джил отчетливо расслышала низкий мужской голос. Ей вспомнилось — кто-то сидит у костра, ломает в пальцах сухие ветки, кидает их в огонь, на рукавах блестит богатая вышивка.
Что это было, и откуда у нее в голове эта странная картина, Джил понятия не имела. Может быть, какой-то из тревожных снов, похожих на кошмары. Она никогда не придавала особого значения снам, тем более сейчас, когда у нее было все так замечательно наяву.
Но волшебство картины, которое само вело ее руку по холсту, куда-то пропало. Джил пришлось даже отойти от мольберта. Пытаясь как-то отогнать тень дурного сна, она прошлась по мастерской между уже законченных картин.
Цветущий терновник был везде. На каждом пейзаже, украшал каждый портрет. Раньше Джил нравилось, но сейчас показалось каким-то зловещим.
Она остановилась возле портрета женщины. Идеальное лицо, в черные косы вплетены белые цветы. Джил нахмурилась, разглядывая старую работу. Она помнила, она знала, что написала этот портрет, но никак не могла сообразить, как у нее получилось передать это жемчужное свечение кожи, эту глубину темных глаз.
На мгновение в памяти Джил всплыл взгляд других глаз, черных, как осенняя ночь, и страшных.
— Терн всегда колюч и горек, — сейчас она точно могла сказать, что в странном сне черноглазый мужчина сидел возле костра, и это он сказал слова, разрушившие волшебство маленькой мастерской Джил.
На портрете белые цветы поблекли и завяли. В косах женщины торчали шипы, длинные и острые.
Джил шарахнулась от холста. Это она не рисовала. Неосторожно она задела два холста, стоящих у стены, они упали.
Ни на одном не было больше белых цветов. С картин щерились шипы, темнели ягоды, сливово-синие и мелкие.
Джил кинулась к мольберту и картине, от которой только что отошла. Ей стало страшно, по-настоящему страшно, когда она металась от одной работы к другой и видела, как у нее на глазах все, что она написала, меняет чужая злая воля. Джил закричала, пронзительно и тонко.
Она зажмурилась, пытаясь хоть так отгородиться от всего этого ужаса. И вспомнила.
— Терн всегда колюч и горек, — мужчина у костра плеснул в огонь из маленькой металлической фляги, пламя взметнулось, выхватив из темноты бледное лицо, красивое и страшное. Джил показалось, что темные глаза видят ее насквозь. — Всегда колюч и горек.
Огонь из костра перекинулся на мастерскую. Горели холсты, крючился в пламени терновник, в воздухе плясами искры. Джил закричала снова. Она стояла в самом сердце пожара, а
