Никуда не денутся, придут. Заев первую стопку копченым хвостом кенгуролика и ощущая в организме полный комфорт, Ларсен подумал, что Сысой, пожалуй, повержен и если не окочурится, то остальные сорок девять старых пеньков в Совете теперь не дадут ему слова сказать. Заплюют со всех сторон отравленной слюной, а то и тюкнут клюкой по маковке. Кстати, вполне справедливо: не берись за то, в чем не смыслишь!

Тем временем Сысой, отпоенный травяным настоем и отвезенный домой, к своему удивлению, осознал, что его дряхлый организм помирать вроде бы не собирается. Хотя следовало бы. И хотелось. Жаль было только помирать вот так – проигравшим, не оправдавшим надежд. Горько и паскудно. Как будто смерть сама по себе недостаточно неприятна, чтобы приправлять ее лишней горечью!

Он лежал, глядя в потолок, когда явился внук Агафон: борода всклокочена, рожа потная, сипит и дышит тяжело – значит бежал. Сообщили. Уважил деда, примчался со всех ног, да только что он может? Утешать?

Не нужны архистарейшине ваши утешения, подумал Сысой. Да только вы не способны это понять!

Наверное, это конец. А если не конец жизни, то тем хуже. Придется покинуть Совет и доживать остаток дней в позоре, скрашенном никому не нужным сочувствием, большей частью фальшивым, хотя и настоящее сочувствие нисколько не слаще. Лучше уж самому наложить на себя руки…

– Дед, а, дед… – позвал Агафон.

– Ну? – Сысой вновь стал смотреть в потолок.

– Дед, все уже знают…

Ну конечно. Новость разнеслась мгновенно. Чего же иного можно было ждать. А этот болван говорит извиняющимся тоном, как будто сам виноват в оплошности деда.

Повесился бы, да нет сил встать.

Как он, Сысой Кляча, по общему мнению, справедливо – что вряд ли – считающийся умнейшим из архистарейшин, мог отправить к звездам неподготовленную экспедицию?! Почему он был убежден в том, что где империя, там закон и порядок? Детская вера, непростительная… Мог бы десять раз сообразить, что, во-первых, покоенарушители встречаются не только на Зяби, а во-вторых, что «Топинамбуру» в первую очередь придется посещать миры дикие, лежащие вне имперской пирамиды. Ведь Галактика все еще больше империи… Архистарейшина – это не тот, кто заразился болезнью под названием «старость». Архистарейшина – это тот, кто, несмотря на болезнь, сохранил ум и добавил к нему жизненный опыт. Архистарейшина мог и должен был уразуметь все это – а вот сплоховал.

Но как можно было обеспечить подготовку? Как, если ни один зябианин, находящийся в здравом уме, ни за почет, ни за деньги не согласился бы на такую страсть, как полет в космос?! Идея выбрать подходящих кандидатов из числа покоенарушителей была не просто верной – она была единственно возможной. И ведь согласился же Совет с этим предложением! Всех обуял патриотизм, все и согласились, друзья и недруги: и Потап Шкура, и Евсей Типун, и Корнелий Пробка, и Парамон Брандахлыст, и Марцелл Пень-Колода, и Метробий Ухват, и Филат Горбун, и Вавила Пузан, и Семпроний Пиявка, и Сципион Хряк, и Ромуальд Дыра, и Демьян Киста, и Мирон Ползи-Поползень, и Домиций Плешь-Врожденная, и Епифан Шиш, и Дормидонт Цыпа, и Лукулл Сиповатый… Отмолчались, не возразили заклятые враги Аверьян Пуп и Эпаминонд Болячка, вообще не верящие в существование Галактики. Гликерия Копыто, единственная женщина в Совете, и та в тот раз не стала выяснять, кто из них двоих выжил из ума, она или Сысой. Приняли предложение. И ему же, Сысою, как и следовало ожидать, поручили исполнение.

Ни на что большее у Совета не хватило ни мысли, ни терпения, а патриотизм очень скоро стал до того приземленным, что хоть вноси законопроект о запрете смотреть на звезды – примут на «ура». Разные-де слухи по Зяби ходят и мутят народ. Шалый мальчишка на «Топинамбуре» напугал каких-то селян. И вообще надо было не заключать идиотский договор, который теперь и не расторгнешь, а жить как жили! Духовенство, опять же, не одобряет… Разве Девятый пророк говорил что-нибудь о космических путешествиях? Какая еще Галактика? Да существует ли она вообще?

Вот и пришлось поспешить с отправкой экспедиции. В надежде на авось. Просто не существовало иного выхода.

Ларсен, конечно, с самого начала пакостил как мог. Ожидать от него чего-то иного не приходилось. Пытался уговорить команду отступиться. Получил по тыкве. Хотел украсть «Топинамбур» и был наказан, жаль, что не людьми, а насекомыми. Все равно пристал к проекту, как банный лист или клещ. После отлета экспедиции сообщил по радио о ее гибели – небось сам и устроил какую-нибудь пакость! Теперь вот выяснилось, что тогда были еще цветочки, а ягодки – вот они. Вызрели.

Наверное, сам Ларсен и стоит за катастрофой, но попробуй докажи это! И где тот имперский суд, куда можно обратиться с иском и доказательствами, буде удастся их собрать? На Суррахе, наверное? Поди теперь доберись до него. К тому же вербовок нет и не будет. Зяби не с кого брать дань, зато на Зябь скоро явятся за данью посланцы Рагабара. Вынь да положь им сразу пять процентов годового дохода планеты! В имперских денежных знаках! Это же… сколько же это получается?..

Конец света. Нет, можно поторговаться насчет отсрочки, но это означает залезть в такую кабалу, из которой, пожалуй, не выберутся и правнуки. Остается или это – или принять условия Ларсена, теперь уже более жесткие, чем прежде. Одно из двух. Выбирай.

Сысой знал: выберут и без него. Совет, разумеется, предпочтет Ларсена как меньшее из двух зол. А его, Сысоя, – вон из Совета как неудачника и вообще выжившего из ума.

Лучше уж уйти самому…

И как можно незаметнее.

Родня, конечно, прибежит с расспросами, от которых станет тошно, и, что еще хуже, с утешениями. Вон как Агафон прибежал. Толку от родни, как от горчичников при переломе ноги… Сделав над собой усилие, Сысой велел Агафону ни под каким видом не пускать никого в дом, пусть хоть ломиться будут. Агафон кивнул и вышел держать оборону. А Сысой, поразмыслив, решил, что помереть, пожалуй, все-таки удастся – если полностью сосредоточиться на этом деле. Основательный подход – залог успеха.

Сначала крутили педали так, что колеса вертоездов не замечали песка и перескакивали через камни. Зачем старались, никто не знал. Когда человек говорит: «Верю тому, что вижу», – он врет. Глаза обманывают, зрению нет полной веры. Человеку необходимо пощупать руками, и тогда он скажет точно, есть предмет или его нет.

В конце концов, мог же «Топинамбур» стать невидимым! Зачем ему это понадобилось – вопрос второй, но ведь мог