За трое суток, проведённых в этом горном краю, я узнал о нём многое, но только не ответ на вопрос, почему снег чёрный. Этим местные не задаются, у горцев хватает других проблем. Чёрный и чёрный. Не ядовитый, не убивает, и на том спасибо.

Смерть в здешних горах имеет достаточно помощников и недостатка в способах не испытывает. Даже по эту сторону, а за перевалом вообще распоясалась.

По ту сторону другая страна.

Из неё сюда постоянно хотят перебраться беженцы, чтобы попасть в пусть небогатое сейчас, но государство с каким-никаким действующим правительством. Где законы – не просто пустые звуки.

Пускать их нельзя.

Люди хотят спастись от беззакония и безвластия, но их слишком много.

Людей жалко? Жалко. Сердце сжимается, у кого ещё не очерствело. Но – нельзя.

Пограничник, сердце придётся оставить в казарме или дома.

Здесь служба.

Всех ловить и отправлять обратно.

Единственное послабление – не сдавать тамошним фейковым «пограничникам». Просто отпускать. Выгонять обратно, на заграничную территорию, но так, чтобы не прямо в лапы бандитам, якобы стерегущим линию разделения с той стороны.

Выдворяемые плачут, умоляют их убить и хотя бы похоронить с этой стороны перевала. Умереть на свободе хотят, по их мольбам становится понятно…

Обратно – для беглецов хуже, чем смерть по эту сторону.

Это ж на какую глубину бесправия нужно опустить людей, что они готовы умереть, только бы не вернуться!!!

Неужели они по-своему правы? Милосерднее избавить их от мучительного подобия жизни, чем выталкивать на родину, которую у них беспардонно отобрали. Слишком жестоко не давать им шанс обрести новую…

– Ваша группа в наряд идёт в сокращённом составе, – «радует» меня и напарников лейтенант, замкомзаставы. – Сержант в госпитале, пищевое отравление. За старшего капрал…

На моей форме знаки различия старшего солдата. Но буквально вчера меня произвели в капралы, значит, речь обо мне. В сократившейся группе ещё трое, двое просто солдаты, один из них совсем новичок, и старший солдат, в капралы вчера не производившийся.

– Знаем мы это пищевое, – ворчит он, – я бы сам так отравился с удовольствием.

Совершенно справедливо. У командира группы не выдержали нервы в прошлом рейде. Он внял слёзным просьбам и пристрелил целую семью: мать, сына-подростка и двух дочек, младшей годика четыре… Этим беглецам даже статус беженцев не суждено было получить. Упасть некуда ниже дна, когда люди мечтают стать хотя бы беженцами.

Сержант на этом участке границы полгода. Неудивительно, что сорвался и затем раскаяние заливал алкоголем. Сюда или моральных выродков служить надо присылать, или роботов. Нормальные люди не все выдерживают. Даже ветераны, казалось бы.

Новичок с нами позавчера, в прошлом рейде не ходил. Слабое звено. Если разыщем нарушителей, перебравшихся через горную гряду на эту сторону, их придётся выдворять. Лучше сразу, чем тащить в фильтрационный пункт, из которого почти всех рано или поздно всё равно вывезут к мосту, где с двух сторон чек-пойнты, наш и… э-э-э, чтоб не выражаться, «противной стороны».

Хотя на примере сержанта становится ясно, что первым не выдержать может и старший солдат. Судя по его ворчанию, парень на грани. Четвёртый месяц на заставе.

Возникает закономерный вопрос, каково было бы мне, отслужи я на Чёрном Снеге пять месяцев? Без дураков, по-настоящему здесь пробыл бы и получил капрала заслуженно, как они уверены.

Обычный я, каким был до необъяснимого взрыва на блокпосту и ухода в туман…

Сержант ещё до-о-олго терпел, надо отдать ему должное.

Меня что-то упорно несёт на определённой волне. Попадаю в сходные ситуации. Перед тем, как занесло в этот горный массив, помогал жертвам диктатуры в джунглях; потом инспектировал сепаратистский остров; после него проехал в составе охраны депортированных по железной дороге через узкий перешеек между северной и южной частями некогда единой страны, разделённой разностью идеологий… А за нею в тропический ад свежеобразованного по религиозному признаку государства, отколовшегося от территории бывших сограждан, иноверцев, и вот сюда.

Важный опыт приобретаю, бесспорно. Но до чего же тяжёлый. Не физически. Боль не телесная. Душа разрывается. Опыт дорогущей ценой даётся, дороже, чем представлялось. Хотя и до туманного ухода я не в штабе служил и не в теплице выращивался.

Я должен хранить границы, но для этого приходится становиться на уровень, который может быть выше добра и зла. Принимать определённую сторону, даже быть в рядах добра… Не значит ли фактически открыть границу?

Спрашивается, на кой тогда пограничник?

В идеале оно замечательно, когда все-все туда-сюда беспрепятственно. Но такое разве что в лучшем мире. Не в этом, точно. С другим человечеством. С другими человеками.

А я по-прежнему в не лучшем из миров. Мне почему-то кажется, что, несмотря на всю невероятность происходящего со мной после ухода в туман, всё же остаюсь в пределах одного мира.

Хотя допускаю, что могу ошибаться и меня носит по параллелям. Интересно, если пойму, что застреленная девочка «параллельная», как бы не совсем родная, мне станет легче или как? Или к тому моменту я уже ничего такого не почувствую. Как и положено пограничнику. Стоять не на стороне добра или стороне зла, а на стороне границы, их разделяющей.

На кромке сверху. Наблюдая за порядком вещей.

Чтобы их хоть что-то разделяло. Чтоб не слились до неразличимости…»