— Дома, — ответил мальчишка. Вот и налажен контакт. Мальчишка сделал шаг вперёд, перехватывая палку. — А тебе чего?

— Хотел у них разрешения спросить по поводу тыкв. Они ваши? — спросил я, кивая в сторону плодов.

— А они съедобные? — спросила девочка. Хищно облизнулась.

— Если приготовить.

—Готовить сложно. Тарас так и не смог. Мы вчера сухари ели, — ответила она. Шмыгнула носом. — Надоели сухари. Хочу, чтоб еда вкусная была!

— Не реви! — рявкнул на неё мальчишка.

— Хочу и буду! — завыла девочка. — К маме хочу!

— Хватит. Тарас тебе сказал…

— Не верю! Вы меня обманываете.

Мальчишка отбросил палку и обнял девочку. Ему уже было не до меня. Воин решил, что я не такая уж серьёзная угроза, а его сестре внимание было важнее.

Горечь. Тут не надо было обладать эмпатией, чтоб почувствовать чужое горе. Я мог уйти. Оставить их тут и не оборачиваться, уйти. Забрать тыкву. Никто меня ни в чем бы ни обвинил. Не я развязал войну. Я не сделал ни одной бомбы. Так почему же я чувствовал вину? Почему мне было их жаль? А ведь я сам пострадал? Я потерял родителей, жену и дочь. Но их не было в этом мире. Возможно они были там, где не было горечи. А эти дети были здесь. Одни. Я чувствовал что у них что-то случилось. Не стали бы они разгуливать одни. Я бы своих точно не отпустил.

— Так. Давно одни живёте?

— Мы не одни, — сказал мальчик, гладя девочку по голове. Та вроде начала успокаиваться. — Мы вместе. А вместе мы сила.

— Так научить вас тыкву готовить? Сырой её есть нельзя. А то животы разболятся.

— Он и так болит, — ответила девочка.

— Для начала надо выбрать спелую. Вот такую…

Они были враги. Или дети не могут быть врагами? Пусть и непохожие на привычных мне детей. Они могут заманить в ловушку. Но если бояться собственной тени, то может сразу отказаться жить? Они могут быть… детьми. Могут напевать под нос песню, которая якобы отпугивает змей и страхи. Могут задавать серьёзные вопросы как готовить овощи. И спрашивать можно ли к ним добавить змей, как мясо? Они могут привести к остаткам дома, который когда-то имел два этажа, а сейчас часть стен и крыша упали, оставив внутри родителей, которые не смогли выбраться из комнаты и вскоре просто уснули. А дети остались втроём. Носили воду в котелке из колодца. Спали на сохранившейся кухни, которую не тронули лианы. Питались консервами и сухарями, которые подошли к концу ещё вчера, поэтому Тарас, двенадцатилетний мальчишка, который в один день стал для брата и сёстры вместо родителей, пошёл в соседний город за едой. Но он где-то пропал. Не вернулся ночью. А сегодня Варя и Джек пошли искать еду сами и наткнулись на меня.

Простая история. Простые дети. Простой дом. Качели и горка во дворе. Сад с плодовыми деревьями и клумбы с цветами, которые поглотили лианы. Теперь обо всём этом напоминали лишь силуэты. Хотя Варя и пыталась ещё качаться на качелях, говоря, что мечтает стать птицей и улететь отсюда высоко в небо. Туда, где теперь летали её родители, ведь когда морф засыпает вечным сном, то он улетает к небу.

А что я мог ответить, когда она меня спросила так ли это или сказка? Я не был там. Не летал. Но надеялся, что там нет той горечи и боли, которая была здесь, где дети оставались детьми пусть и с необычной внешностью.

— Джек, давай вспоминать. Как мама готовила еду? На плите?

— Да.

— А как она эту плиту зажигала?

— Вот на эту кнопку нажимала и плита зажигалась. Мы пытались её зажечь, но не получилось, — ответил Джек.

— И у меня ничего с собой нет, чтоб хотя бы костёр разжечь. Давайте сделаем так. Я сейчас за зажигалкой схожу. После этого вернусь. Тогда мы с вами и приготовим еду. Хорошо?

— А ты точно вернёшься? — спросила Варя, которая оставила попытку раскачать качели и подошла ко мне, услышав, что я собираюсь их оставить.

— Да. Вернусь. Не успеет и вечер наступить. Только без меня тыкву не есть. А то плохо будет. И не уходите от дома. Тарас придёт, вас не найдёт. Подумает, что дикая кошка вас сожрала. Будет переживать. Договорились?

— Хорошо. Мы тебя здесь подождём, но ты возвращайся, — сказал Джек.

Я взял у них сетку, в которую можно было сложить тыквы. Надо было что-то и в лагерь принести. Там ведь были такие же голодные дети. А тыкв всем хватит. Может потом ещё что-то удастся найти. Жадность — это плохая вещь.

Положив в сетку три тыквы, я взвалил их за спину, как мешок, и пошёл в сторону лагеря. Дорогу я запомнил, но её ожидал, что я настолько далеко ушёл от лагеря. Когда идёшь вперёд, то путь не замечаешь, а вот когда приходится возвращаться назад, то оцениваешь путь во всю силу.

Цветику сказка нравилась, как принц принцессу искал. Он всё шёл и шёл. День, два, месяц, год. А когда находил принцессу, то в книжке обратный путь опускался. Автор отделался одной фразой, что они просто приехали домой в его замок. Это всегда удивляло дочку. Как можно ехать год, а вернуться за миг. Такое бывает лишь в сказках. В лживых сказках, которые учат нас верить в чудеса и не описывают путь назад, как сложный и тяжёлый. Намного тяжелее, чем вперёд. Я как-то придумал другой финал этой сказки, где принц и принцесса долго шли, терпели лишения, ругались и она чуть не повернула назад. Тогда Цветик рассмеялась и сказала, что принцесса была глупая. Ведь большую часть пути они прошли. Я чувствовал себя героем сказки, который был весь мокрый из-за тяжёлой ноши. Надо было взять поменьше тыкв. Тут я переборщил. Но в лагере были такие же Цветики, Вари, Джеки, которые хотели после ужина услышать свою сказку.

Всё-таки я был идеалистом. Или дураком. На что я рассчитывал, когда шёл в лагерь? Что меня встретят как героя? Что мне скажут спасибо? Что я успокою совесть? Да что угодно. Но я никак не рассчитывал, что вернувшись в лагерь, у меня отберут эти тыквы, с криком, что им некого кормить, что кто-то имеет льготы. А на мои возмущения ещё и в нос дадут и по рёбрам настучат, добавив для надёжности и несколько ударов по почкам. Чтоб я точно не смог подняться и остался в канаве. Добро наказуемо. Я должен